У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела
Надо снова научиться жить
Анна Ахматова, «Приговор», 1939.
Дни памяти предков, установленные указом президента, породили множество идей о мероприятиях, которые могли бы сопровождать эту дату. Это может быть также и поводом для начала разговора о том, что такое память для нас. Исследования памяти стали одним из направлений изучения культуры, истории и общества в целом. Множество ученых выдвигают многочисленные теории и пытаются составить терминологический словарь для того, чтобы было чем оперировать при аргументации.
Одними из лидеров в исследованиях памяти стали немецкие ученые, и это вряд ли может быть случайностью. Немцы стали единственной нацией, которая на официальном уровне ведет политику покаяния за преступления нацистов в течении многих десятилетий, поэтому слово «память» для них - это не просто воспоминания. Немцы четко разделяют две вещи: Erinnerungskultur и Erinnerungspolitik — культура памяти и политика памяти. Культура памяти обозначает саму историческую память со всеми ее болевыми точками, неприятными и в том числе приятными моментами. Политика памяти обозначает направленное воздействие на человеческую память в интересах тех или иных политических сил, формирование ее с любыми целями.
Главное в культуре памяти – это умение сопереживать. Главное в политике памяти – это идеология. У нас во многом политика памяти осталась от СССР, когда коллективная память формировалась идеологией. История, которая должна отвечать за память, как научная дисциплина не состоялась, а стала орудием политики. Миллионы людей, погибших в ходе революции, гражданской войны, репрессий, Второй мировой войны так и не были признаны жертвами коммунистической системы. Даже реабилитация жертв сталинских репрессий как во времена оттепели, так и во времена перестройки, не стала символом покаяния.
Почему?
Память о жертвах коммунизма сменилась на культ жертвенности во имя светлого будущего. Все жертвы «пригодились» для великих целей по изменению мира в лучшую сторону. Все жертвы погибли ради будущего, которое должно вот-вот наступить, но не наступает. Никто не виноват в том, что как только наступает завтра, оно превращается в сегодня. Но уже сегодня благодарные потомки свято чтят эти жертвы, возвеличивая их в монументальных памятниках. Неважно, что за этой монументальной памятью совсем не стало видно человека, отдельных судеб, жизней.
Жертвы стали жертвоприношением
Никто не задумывается над тем, что жертвоприношения совершали и совершают поколения, которые подчинились политике памяти, которая проводится советским и постсоветским государством.
С концом коммунизма ничего не изменилось. Культ жертвенности будущему заменен на культ жертвенности национальному государству. Репрессированные и расстрелянные в 1938 году стали «национальными лидерами», хотя эти обвинения в национализме были надуманными – реабилитация это доказала. Национальная политика независимой Кыргызской Республики сделала обвинения их палачей «фактом», которые сами жертвы отрицали, которые были выбиты из них с помощью «специальных средств».
Идеология гласит: никто не умер зря – все принесли себя в жертву будущему национальному государству кыргызов. В том числе и те, кто был убит 7 апреля и был похоронен в «Ата Бейите». Они пополнили список всех тех, кто погиб за светлое будущее. И еще те, кто погиб в 1916 году, тоже погибли ради светлого будущего, которое выразилось в той части барельефа, где изображены лампочка Ильича, трактор, дочь советской Киргизии и другие штампы коммунистической идеологии. Правда есть еще намек на создание национального государства, но с заслугой советского периода.
Правая часть барельефа, посвященному 1916 году (фото автора)
Все погибшие порождают гордость за жертвенное величие предков. Гордость переросла в гордыню, что в некоторых культурах воспринимается как смертный грех. Гордыня мешает человеку понять, что надо, необходимо меняться, подменяет реальность. Два переворота, названные «революциями» и ставшие частью политики памяти и идеологии, позволяют кыргызам обманывать себя тем, что они свободны. Особенно в сравнении с соседями. Казахи нужны кыргызам, чтобы врать о своей свободе, кыргызы нужны казахам, чтобы врать о своем богатстве. Конкуренция вместо сотрудничества, в основе которой гордыня.
При этом мало кто помнит имена «погибших героев», всех репрессированных 40 тысяч человек в республике и других жертв. «Монументальность и величие их подвига» не нуждается в таких мелочах. «Хотелось бы всех поименно назвать, да отняли список, и негде узнать», - писала Анна Ахматова в поэме «Реквием», куда вошли и ее стихи «Приговор».
Эта поэма, точнее цикл стихотворений, была посвящен времени, когда она вместе с другими женщинами стояла в очередях в 1938 году, чтобы передать посылку в тюрьму «Кресты», где ждал своего приговора ее сын, будущий историк Лев Гумилев.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела
Надо снова научиться жить.
Перечитывая эти строки и эпилог «Реквиема» Ахматовой, догадываешься, как ее поколение «научилось снова жить»:
... Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх…
…Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг...
Советские поколения не передали детям память о прошлом – этой памятью занялась идеология. Предки передали потомкам постпамять. Термин «постпамять», введен профессором Колумбийского университета, Марианной Хирш и определяется ею «как механизм передачи травматического знания и материализованного опыта». Нейробиологи подтвердили эти предположения, продемонстрировав, как травму можно эпигенетически передать через поколения. Она может быть зашифрована в структурах ДНК ребенка, делая его более уязвимыми для травматического опыта и синдромов посттравматического стресса.
Опыт жизни при коммунизме материализовался в страхе, покорности. Посткоммунистическая стадия постпамяти – это инстинктивный страх и соглашательство, мимикрия и приспособленчество, гордыня от величия собственных жертвоприношений нации.
Из прошлого к нам пришла постпамять, память нам заменила идеология. Как нам вернуть память?
На мой взгляд, надо перестать заниматься политикой памяти, отдавать души убитых на службу идеологии. Надо перестать играть с мертвыми. Надо научиться сопереживать и сострадать жертвам революции, репрессий, войн, а не гордиться количеством исторических жертвоприношений. Вспомнить имена, спрятанные за монументальными памятниками. Они не были жертвоприношением. Их просто убили.
Историк, философ Элери Битикчи