В 2020 году исполнится 180 лет со дня рождения Петра Чайковского. Его симфония №4, первая в истории русской музыки психологическая драма, прозвучала на Tengri music-2019 как центральная композиция фестиваля.
Худрук Московского государственного симфонического оркестра Иван Рудин, дирижер оркестра, исполнившего эту композицию в Бишкеке, рассказывает, как в знаменитой симфонии неявно, но уверенно романтизм Чайковского начинает исходить в реализм.
Полное интервью здесь.
Your browser doesn’t support HTML5
«Музыка Чайковского - аксиома бесконечной необходимости в любви»
«Азаттык»: Это правда, что Чайковский написал Четвертую симфонию после неудачной женитьбы?
Рудин: Ну, знаете... (смеется). Чайковский много чего написал после неудачной женитьбы, действительно.
Он часто испытывал такие состояния - навязчивые. И в этой симфонии, пожалуй, как ни в каком другом его сочинении можно услышать, как зародившись в голове, навязчивая мысль начинает преследовать человека, доводя его до полного исступления. И что совершенно невероятно - в четвертой части, финальной, Чайковский использовал тему «Во поле березка стояла» (русская народная хоровая песня – ред.).
Эмоционально здесь ее практически невозможно узнать. Его вдохновила эта мелодия, он ее взял прямо как она есть, но ведь она несет совершенно иной художественный смысл. И постоянное ее повторение – оно действительно доводит человека до какого-то взрыва в голове, когда он требует-требует-требует... Он влюблен в кого-то или что-то пытается получить в этой жизни, у него не получается... И это доводит его до исступления. И финал в общем, наверное, трагический.
«Азаттык»: Всё-таки?
Рудин: Что вдохновляет? Помните: «Когда б вы знали, из какого сора...»?
«Азаттык» (в сторону): Конечно помним строфу из знаменитого стихотворения Анны Ахматовой «Мне ни к чему одические рати». Напомним ее читателю:
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда...
Рудин: И вот это к Чайковскому относится непосредственно. Потому что иногда его могли самые какие-то бытовые мелочи вдохновить на создание совершенно невероятных шедевров. И эта симфония - один из них.
«Азаттык»: Это первая психологическая драма в русской музыке? Так ее называют?
Рудин: Три симфонии Чайковского - №№ 4, 5 и 6 – совершенно про другое. Про другое. Это не просто симфоническая музыка. Ее можно определить как психологическую или психоделическую - как хотите. Но безусловно, она про страдания человека.
«Азаттык»: На момент написания Четвертой симфонии личный кризис композитора совпал с общественным. Тогда шла Русско-турецкая война (1877-1878), которая нашла отображение в творчестве многих тогдашних авторов. Например, Вронский в «Анне Карениной» уезжает добровольцем именно на эту войну ( в современной массовой культуре это событие изображено в фильме «Турецкий гамбит»). Какого переживания в Чайковском было больше - внутреннего или внешнего?
Рудин: Мне кажется, это был человек, погруженный вглубь себя, который всю жизнь стремился познать себя, пережить свои ощущения. Всю жизнь он, в общем, был глубоко несчастным человеком. Человеком, который научился высказывать какое-то чувство... бесконечной необходимости в любви. Через музыку. Вы это услышите, что как никакой другой композитор Чайковский - это, безусловно, про любовь. Иногда про счастливую. Иногда про трагическую. Но однозначно, что его музыка – это аксиома любви.
«Азаттык»: Как Четвертая симфония повлияла на жанр симфонической музыки? Это уместный вопрос?
Рудин: Скорее, знаете, музыку можно условно поделить на две категории. Музыка, которая имеет изобразительное значение, то есть, вы можете свое воображение ею подпитывать. Вот мы видим, как лошадь поскакала. Вот здесь пошел снег. Только что мы слышали «Шахерезаду» (симфоническая сюита Николая Римского-Корсакова – ред.) – вы прямо зрительно можете ощутить стоящий на причале синдбадов корабль, гребцов, там сидящих. То есть, вы можете фантазировать себе действительно «Тысячу и одну ночь».
А музыка Чайковского, начиная именно с Четвертой симфонии, как эпоха Возрождения – про чувства, про человека. Совершенно другие приемы.
«Азаттык»: Кроме темы любви здесь звучит философская - противостояния человека и судьбы. Правильно?
Рудин: В ней, как в известной под №5 симфонии Бетховена, действительно, тема судьбы. Она практически даже похоже звучит – кто знает, он узнает. Они тему судьбы точно определят.
«Азаттык»: Она вам близка?
Рудин: Тема судьбы?
«Азаттык»: Противостояния. Вот этого рока, фатума.
Рудин: Какие у вас глубокие вопросы... (Смеется.). Очень личные.
«Азаттык»: Вот так не постоишь спокойно за кулисами, да...
Рудин: (Глубоко вздыхает) Я думаю, ни один художник, в смысле - творческий человек, без противостояния не способен почувствовать себя, не способен обрести свой язык. В общем, мы всю жизнь боремся прежде всего с самими собой. И в нашем творчестве безусловно тоже. Поэтому если художник не чувствует противостояния какого-то или не в состоянии в себе разбудить это ощущение, значит, у него отсутствуют определенные краски. То есть, у него есть там розовая, зелененькая и синяя, а остальные оттенки, из которых потом можно намешать другие чувства, другую музыку, они отсутствуют. И, конечно, тем более большие художники могут погрузить себя в любое эмоциональное переживание. И противопоставление себя чему-то большому, вечному, нам неподвластному – это очень важное ощущение.
«Азаттык»: Почему Чайковский находит некий выход к свету через русскую народную культуру? Через фольклор, по сути. А находит ли он его всё-таки?
Рудин: Практически музыковедческий разговор сложился... (смеется).
«Азаттык»: А мы так и планировали!
Рудин: Собственно, ответ на этот вопрос находится в Шестой симфонии Чайковского.
«Азаттык»: Почему?
Рудин: А потому что свет он не находит в итоге. Наверное, Чайковский – антагонист современного кино, где всегда есть хеппи-энд.
«Азаттык»: Депрессия?
Рудин: Ну, депрессия – одно из постоянных для него состояний. Но, кстати, мы никогда не слышим этого в музыке, это совершенно по-другому выражается. Чайковский, можно сказать, реалист. Так или иначе, смерть – это то, о чем люди не говорят, но думают. Чайковский об этом точно думал. Он это ощущал, чувствовал. И Шестая симфония (мы ее сегодня не играем, но заинтересованные люди могут послушать эту музыку) продолжает состояние, начинающееся в Четвертой, и заканчивает ее в общем-то трагически.
Если в целом, то для Чайковского вот эти проблески – пусть фольклорной музыки или какой-то другой – это как в исступлении наступают моменты, когда ты отдыхаешь от этого состояния. Приходит спасительный сон, человек засыпает... Просыпается - но та же мысль его преследует. Она снова берет его за шиворот, и ты от нее никуда не можешь деться. Я надеюсь, что мы сегодня вместе с моими коллегами сможем именно в это состояние – иногда оцепенения, иногда исступления – привести замечательную бишкекскую публику.
«Азаттык»: Успехов! Спасибо!
53 года жизни Петра Чайковского – это 10 опер, 3 балета, 7 симфоний (шесть пронумерованных и «Манфред»), 104 романса, особый вклад в церковную музыку и хоровые сочинения. Однако главным вкладом русского композитора в мировую культуру называют проникновение в противоречивые и сложные явления жизни через музыку.