Смех – резюме, неопровержимая точка, сокращающая прения...
Юмор не подается толкованию. Остроумию нельзя научить, шутку - растолковать, юмор – исследовать.
Правда, если много людей запереть в темном зале, то их можно заставить смеяться. Секрет фокуса открыл мне обаятельный Буба Касторский, который под именем этого популярного персонажа веселил русскую Америку, чрезвычайно похоже изображая Брежнева.
- Зрителю, - поучал он меня с высоты своего огромного опыта, - надо знать, когда смеяться, поэтому, доведя анекдот до соли, ты тормозишь, оглядываешь зал слева направо, потом - справа налево, и, наконец, доносишь концовку – в сущности, все равно какую.
- "Цезура перед кодой", - записал я для простоты, но так и не воспользовался советом, стесняясь смешить людей даже за деньги. Профессиональные юмористы казались мне отчаявшимися людьми, обреченными вымаливать смех, как несчастливые влюбленные – поцелуи. Иногда мы, слушатели, тоже сдаемся - из жалости, по слабости характера, но чаще - за компанию. В массе люди глупее, чем по одиночке, поэтому многих рассмешить проще, чем одного - собеседника, собутыльника, даже жену. Не зря в театре всегда смеются – и на Шекспире, и на Шатрове. Что говорить, в мое время смешным считался спектакль под названием "Затюканный апостол". Но настоящий юмор, как все ценное – от эрудиции до вокала – идет из глубины, но часто рождаются случайно и в диалоге.
Юмор, как армянское радио, любит отвечать на вопросы. Я подозреваю, что он для того и существует, чтобы найти выход из положения, когда выхода нет. В этот тупик, писал великий теоретик юмора Бергсон, нас заводит инерция жизни: "смешным является машинальная косность там, где хотелось бы видеть живую гибкость человека". Поступая автоматически, мы садимся не на стул, а на пол. Нам смешон дух, подведенный телом. Подражая машине, особенно такой, как компьютер, мы и мыслим машинально - считая, как она, что все на свете делится на два.
Гений юмора в том, что он возвращает нам парадоксальную человечность и выводит к новому. Юмор – знак неожиданности, очевидной и убедительной, как молния. Со смешным ведь тоже не спорят. Смех – резюме, неопровержимая точка, сокращающая прения.
От юмора ждут не аргументов, а истины. И смех – тоже не от мира сего. Он проскакивает в щель сознания и берет внезапностью.
Когда студентом я писал свою первую работу, мне это еще не приходило в голову, но уже тогда моя брошюрка называлась "Черный юмор у протопопа Аввакума": "Присланы к нам гостинцы, - цитировал я "Житие", - повесили на Мезени двух детей моих духовных". Много лет спустя, уже в Париже, выяснилось, что Синявский любил это место и часто вспоминал Аввакума в Мордовии.
Александр Генис,
Русская служба РСЕ/РС.
Правда, если много людей запереть в темном зале, то их можно заставить смеяться. Секрет фокуса открыл мне обаятельный Буба Касторский, который под именем этого популярного персонажа веселил русскую Америку, чрезвычайно похоже изображая Брежнева.
- Зрителю, - поучал он меня с высоты своего огромного опыта, - надо знать, когда смеяться, поэтому, доведя анекдот до соли, ты тормозишь, оглядываешь зал слева направо, потом - справа налево, и, наконец, доносишь концовку – в сущности, все равно какую.
- "Цезура перед кодой", - записал я для простоты, но так и не воспользовался советом, стесняясь смешить людей даже за деньги. Профессиональные юмористы казались мне отчаявшимися людьми, обреченными вымаливать смех, как несчастливые влюбленные – поцелуи. Иногда мы, слушатели, тоже сдаемся - из жалости, по слабости характера, но чаще - за компанию. В массе люди глупее, чем по одиночке, поэтому многих рассмешить проще, чем одного - собеседника, собутыльника, даже жену. Не зря в театре всегда смеются – и на Шекспире, и на Шатрове. Что говорить, в мое время смешным считался спектакль под названием "Затюканный апостол". Но настоящий юмор, как все ценное – от эрудиции до вокала – идет из глубины, но часто рождаются случайно и в диалоге.
Юмор, как армянское радио, любит отвечать на вопросы. Я подозреваю, что он для того и существует, чтобы найти выход из положения, когда выхода нет. В этот тупик, писал великий теоретик юмора Бергсон, нас заводит инерция жизни: "смешным является машинальная косность там, где хотелось бы видеть живую гибкость человека". Поступая автоматически, мы садимся не на стул, а на пол. Нам смешон дух, подведенный телом. Подражая машине, особенно такой, как компьютер, мы и мыслим машинально - считая, как она, что все на свете делится на два.
Гений юмора в том, что он возвращает нам парадоксальную человечность и выводит к новому. Юмор – знак неожиданности, очевидной и убедительной, как молния. Со смешным ведь тоже не спорят. Смех – резюме, неопровержимая точка, сокращающая прения.
От юмора ждут не аргументов, а истины. И смех – тоже не от мира сего. Он проскакивает в щель сознания и берет внезапностью.
Когда студентом я писал свою первую работу, мне это еще не приходило в голову, но уже тогда моя брошюрка называлась "Черный юмор у протопопа Аввакума": "Присланы к нам гостинцы, - цитировал я "Житие", - повесили на Мезени двух детей моих духовных". Много лет спустя, уже в Париже, выяснилось, что Синявский любил это место и часто вспоминал Аввакума в Мордовии.
Александр Генис,
Русская служба РСЕ/РС.