Босния: 409 новых могил

11 июля – день памяти 8 тысяч боснийских мусульман, мужчин и мальчиков из шахтерского городка Сребреница в восточной Боснии, убитых за несколько дней в 1995 году.

Это преступление, которое Международный суд квалифицировал как геноцид, совершили войска боснийских сербов во главе с генералом Ратко Младичем. 11 июля 2013 года, на мемориальном кладбище Поточары, в нескольких километрах от Сребреницы, похоронили опознанные за последнее время останки еще 409 человек. В списке убитых и без вести пропавших числятся 8372 жертвы, на сегодняшний день найдены и опознаны 6066 тел.



На днях из Сараево поступило сообщение о том, что в горах восточной Боснии найдено еще одно массовое захоронение жертв Сребреницы – начинаются работы по его вскрытию. А в туннеле возле города Тузла все еще лежат сотни мешков с останками, точнее, с перемешанными костями, найденными в братских могилах, которые – с целью скрыть следы преступления – были по несколько раз вскрыты, их содержимое перевозили на грузовиках и вновь зарывали бульдозерами.

Када Хотич – мать из Сребреницы. Десять лет назад она похоронила на Мемориальном кладбище останки мужа Сеада, два года назад – найденные кости сына Самира, а в понедельник, 8 июля, я ее застала в городке Високо, возле Сараево, где она занималась "упаковкой" и отправкой в Поточары тех останков, которые там хоронят в день скорби. Среди них – один из двух убитых ее братьев, Мустафа.

Она помнит до красок и запахов тот день 11 июля 1995 года, когда сербские силы и лично Ратко Младич вошли в Сребреницу, несмотря на то что этот мусульманский анклав был провозглашен зоной под защитой ООН. Расположенный там голландский батальон миротворческих сил жителям Сребреницы не помог.

Сребреница: воспоминания Кады Хотич

– 11 июля около полудня из моей квартиры вышли я, мой муж, мой брат Экрем с женой и две их дочки. Перед тем мой Самир прибежал и говорит: а чего вы ждете, не будете же сдаваться живыми в их руки – они уже спускаются с гор. Мы вышли, и в тот момент начали падать снаряды. Люди шли к Поточарам, к базе ООН. Людей было много – голова к голове. Ведь в Сребренице, по спискам пользователей гуманитарной помощью, было 60 тысяч человек. В эту массу людей упали три снаряда. Многие тела были просто расчленены. Приехал транспортер миротворческих сил, чтобы собрать трупы и раненных. Я шла, и у меня не было сил обернуться, посмотреть, что там происходит. С сыном Самиром мы расстались у бензоколонки в Сребренице. Он пошел с друзьями, они считали, что физически в состоянии добраться до свободной территории, до Тузлы. Ведь нам всем было ясно, что никто больше не придерживается никаких мирных соглашений, никаких договоренностей и что голландский батальон нам не помощник. Поэтому Самир и решил пойти лесами до Тузлы. Мы даже не попрощались. И только когда он уже отошел на несколько десятков метров, – а у меня все стояло перед глазами, каким он был высоким, выше остальных в своей группе, – я его окликнула: “Самир!” Он обернулся, я увидела его профиль: “Счастливо, сынок”. Он мне помахал рукой. Таким я своего Самира видела последний раз.

Ранее родственники ждали, когда останки их близких, извлеченные из массовых захоронений, будут “укомплектованы”, то есть когда с помощью анализа ДНК будут найдены все части скелета. А теперь, когда осталось уже мало шансов сложить тела целиком, хоронят то, что опознано. Так Када Хотич похоронила и своего сына.

– Это были только кости обеих ног, даже не целиком, и нижняя челюсть. Однако анализ ДНК подтвердил, что они принадлежат моему сыну, и мне приходится верить, что это так. Не нашли ни его одежду, ничего другого, что могло бы подтвердить, что это мой ребенок.

Помню, Када мне давно рассказывала о том, как она посещает разные массовые захоронения, пытаясь там опознать одежду сына. Та маленькая часть его останков была найдена в братской могиле Липлье, вблизи реки Дрины, где очень влажная и болотистая местность. Именно после посещения Липлье она утверждала, что ей даже в таких условиях легко будет найти серые брюки сына, они от воды не пропадут – она сама их сшила из очень плотной ткани от военной палатки. Но не нашла. А Када Хотич говорила: "Лишь бы найти мне косточки сына, неизвестность тяжелее смерти".

– Очень важно, чтобы останки были похоронены. Хотя душа всегда болит, как будто его вчера убили, как будто это только что случилось – столько лет спустя, после стольких ожиданий и размышлений о том, будет ли вообще что-то найдено, будет ли когда-то поставлена доска над его головой, с его именем и фамилией, с доказательством того, что этот человек существовал. Это важно для матерей. Ведь он был моим ребенком, несмотря на то что ему было уже 29 лет. Теперь он тут, тут его имя, мне больше ничего не надо искать. Я иду на кладбище в Поточарах – помолиться за его душу. Я верующая и верю в другой мир. Из-за этого мне, может быть, легче, чем тем, кто думает, что эта наша жизнь – завершающий этап, за которым нет ничего.

А от мужа, кроме могилы, у Кады остался свидетель его смерти – часы.

– Моего мужа опознали почти сразу – уже в 1998 году. Я получила его одежду и по ней знала точно, что это его останки. Все было в сохранности, даже карманные часы. У него были серебренные русские часы с гравюрами на крышке. Красивые были часы, он их очень любил. Перед уходом он надел тренировочный костюм и положил часы во внутренний карман брюк. Потом часы нашли – они были прострелены пулей. Они остановились на половине пятого. Это означает, что мой муж был убит в половине пятого – не знаю, утра или вечера. Когда часы остановились, остановилось и его сердце. Теперь они хранятся в музее в Поточарах.

После войны Када Хотич в Сребреницу жить не вернулась, но приезжает часто. Городок, как она считает, очень изменился. Правда, межнациональных конфликтов среди ныне проживающих в Сребренице и окрестных деревнях бошняков и сербов нет.

– Знаете, когда я бываю в Сребренице, вокруг меня все время какие-то новые люди. Остались в городе еще дома и здания с довоенных времен, но это все не то. Нет людей, которых я знала, с которыми дружила. Отношения там теперь другие, люди иначе смотрят друг на друга. Нет, никто там меня не обижает, все готовы общаться. Но все время такое ощущение, как будто сербы и бошняки теперь живут лишь рядом, а не вместе. Это очень неприятно. Встречаются в Сребренице и некоторые участники войны, а вот это уже пережить очень непросто. Я недавно видела, например, бывшего милиционера, серба Милисава Зарича. Он был в Поточарах у базы голландских миротворцев в группе людей, которые забрали моего брата Экрема. Брата отвели в пресловутый “белый дом”, который часто упоминается в процессах против военных преступников. Там мучили жертв. Почему это случилось с моим Экремом? Он политикой не занимался, не был в полиции, не воевал. Он был геометром, был уважаемым гражданином Сребреницы. А его отвели в тот дом, где истязали.

Я постоянно задаюсь вопросом: как мой брат закончил свою жизнь, сколько страдал? И многие наши. А у моего брата Мустафы, которого мы сейчас хороним, на идентификации не было найдено пулевых ранений, зато были найдены следы того, что ему отрезали голову. Найдены были также раздробленные, разломленные от ударов тазовые кости. А никаких следов пуль, как это было у моего мужа – от горла, грудной клетки, до почек, где на той левой стороне в кармане лежали часы. Те, кто умер от пули, умерли быстрее, наверное, это было не так больно. Но им пришлось стоять в очереди, ожидая смерть, например, в Пилице. Была жара, автобусы были перегреты. Убийцам не хотелось ничего делать по такой жаре, они выбирали время, когда станет чуть посвежее. Пили пиво, курили и пускали на полную громкость музыку. А жертвы ждали в автобусах без воды, без пищи, в страхе, когда их группа будет выведена на расстрел. Есть свидетели, которые выжили, – те, кто упал и потом выбрался из кучи тел и спасся.

Вот это болит в душе, эти размышления о том, какую жажду они испытывали, как были напуганы, каково им было ждать смерть. На эти вопросы я никогда не получу ответа, я знаю только, что они мертвы. Когда похороню брата, это будут пятые похороны в семье – мой муж, сын, два брата и брат мужа. А из более дальних родственников погибли 56 человек.

За геноцид в Сребренице перед Международным Гаагским трибуналом предстали 15 человек, главным образом, командиры войск боснийских сербов. За это преступление в Гааге в данный момент отвечают и главнокомандующий сербскими войсками в Боснии военных времен генерал Ратко Младич и их политический лидер Радован Караджич. Перед судом в Сараево, как и в Белграде, за Сребреницу отвечали непосредственные исполнители приказа расстрелять. Однако многие, большинство из них, на свободе.

– А палач, который убивал, – о Боже, может ли он заснуть? Перед его глазами не появляются лица этих мучеников? Чувствует ли он что-то? Ведь должен чувствовать – он все-таки тоже человеческое существо. Думаю, что и ему тяжело. Я бы хотела, чтобы такие люди вышли на публику, чтобы рассказали все и чтобы покаялись. Я хочу, чтобы он сказал: я действительно каюсь, что это сделал, я не могу понять, как меня в такое втянули.

Что мы получили, а что потеряли? Что нам эта война принесла? Для одних – стыд и обвинения в том, что они – народ, совершивший геноцид, народ преступников. Несмотря на то, сколько истины есть или нет в таких утверждениях, преступления ведь были совершены, геноцид был совершен. Я не могу защищать тех, кто не вышел и не покаялся. Кто победил в нашей войне? Для всех она была пропастью. Я получила страдания и боль – я провожу свою старость без моих близких. А они получили что? Воспоминания о зле, к которому их принуждали или которое они сами хотели совершить. А те, кто предстал перед судом, проведут годы в заключении. Нам всем тяжело. Война – это самое страшное, самое гнусное, самое отвратительное, что может случиться с человеческим обществом. Эта война была безумием. И ведь у нас не было оккупанта, который пришел бы извне, чтобы захватить наши земли. Все мы были один народ. И разве важно было, что кто-то верил в Аллаха, кто-то в Иисуса, кто-то в Моисея? Разве это могло разделить людей? Разве в этом может заключаться разница между людьми? Я думаю, что это не может быть причиной. Но кто все это сотворил, я не знаю.

*******


Первым Гаагскому трибуналу сдался Дражен Эрдемович – в марте 1996 года, через 8 месяцев после своего участия в расстрелах боснийских мусульман. Он был рядовым 1-го штурмового отряда войск боснийских сербов. Молодого Эрдемовича, очевидно, мучала совесть, и он сразу по окончании боснийской войны приехал в Сербию и все рассказал про Сребреницу американской журналистке. Потом добровольно поехал в Гаагу. Там он был приговорен к пяти годам тюрьмы. Однако именно Эрдемович помог Международному трибуналу раскрыть многие детали массовых расстрелов.

Он рассказал в суде, как 16 июля 1995 года проходили расстрелы мусульманских мужчин и мальчиков в возрасте от 15 до 60 лет на полях госхоза Пилице, вблизи города Зворник в Боснии. Жертв привозили на автобусах и выводили на расстрел группами по десять человек. Их руки были связаны за спиной, у многих были завязаны и глаза. На всех была гражданская одежда. С десяти утра до часов двух-трех пополудни Эрдемович, вместе с семью рядовыми из своего отряда, из автоматов расстреляли более тысячи жертв. У их командира, наблюдающего за ними, даже появилась идея для ускорения процесса взять пулемет, однако от идеи отказались, объяснив, что пулемет наносит тяжелые ранения, но не убивает сразу.

Русская служба РСЕ/РС