Никто не знает точную дату его рождения. Известно только, что это было, скорее, в году 1913-м, в седьмой месяц лунного календаря, под вечер, в горах Памиро-Алая, называемых по-кыргызски Сарыколом. По дошедшим до нас сведениям, в тот день была большая сутолока: жена Джапаркула минбаши Апида третьи сутки мучилась в родовых схватках, стонала, кричала, то ли проклиная, то ли жалуясь, за что ей такое мучение.
Пожилая повивальная бабка, которая ни на минуту не отходила он нее и пыталась помочь всеми известными ей способами, начала было думать, что любимая жена минбаши вот-вот умрет, так и не разродившись. Вспомнив старую примету кочевников, она выглянула из юрты бая и сказала поодаль стоявшим джигитам: «Постреляйте-ка в небо, вдруг это поможет…». Так и сделали. Кто-то из старого охотничьего ружья сделал выстрел в небо, затянутое низким серым туманом после дождя со снегом, и ружейное эхо долго ухало, отражаясь на той и этой стороне высоких скалистых гор, и заставив вздрогнуть весь окрест со всеми живыми существами. И вдруг из юрты выбежала молодая женщина в белом бязевом платье и, почему-то всплеснув руками, с криком известила: «Суюнчу! Тетя родила! Мальчика родила! Суюнчу!».
Тут же небольшой юрточный привал в Мургабе, что на Малом Памире, засуетился, все вышли из своих войлочных жилищ, о чем-то оживленно говорили, у всех на глазах была радость, а кто-то из родственников даже плакал. А был повод: у минбаши, главы большого кыргызского рода Тейит, расселенного в горах Малого и Большого Памира, родился сын, о котором он мечтал, молил бога, и тот, наконец, с криком появился на свет… Все смешалось в той предвечерней суматохе: и голос пастуха, охранявшего импровизированный загон с отарой байских овец, и лай собак, и хрюканье яков, и шум небольшой реки поодаль. Только изредка раздавался дальний гром, поблескивали в небе огненные змейки, привычные эту пору. Ничто не предвещало о чем-то необычном или неожиданном… И той ночью долго не смолкали смех и оживленные разговоры, из тюндуков поднимался густой кизячный дым с красными искорками горящей древесины, и только под утро все погрузилось в сонную тишину… Да, где-то вдали, грохотал гром, то тихо, то громче, хотя никакого дождя не было. Но гром тот был еще далек, даже очень далек…
И в тот вечер, когда с криком выбежала из юрты женщина и на радостях крикнула «Суюнчу!», Джапаркул минбаши был безмерно счастлив, что первенец был именно мальчиком. А мальчик, думал он, это наследник, на старости лет опора и поддержка, умрешь - достойно похоронит, тризну устроит…
Однако утро выдалось необычно хмурым. Откуда-то вновь надвинулись тучи, вокруг стало даже темнее, наверху прямо над юрточным привалом, чуть ли не над головами опять засверкала молния, с огромной силой треснул гром…
А стучала в дверь Судьба…
Новорожденного нарекли Рахманкулом, к арабскому имени добавив слово кул, что означает раб (божий). Однако, вряд ли кто мог тогда вообразить, что у мальчика на лбу написано нечто необычное и даже экстраординарное. Что ему суждено прожить трудную, долгую, полную драматизма жизнь. Что его земной путь и необычную жизненную одиссею трудно будет охарактеризовать одним словом - столь сложной и неоднозначной она у него сложится. Его имя будет окружено легендами и домыслами еще при жизни, в то же время он станет реальной судьбой и живым символом неимоверных страданий и мучений тысячи его соплеменников, кто разделил его участь и политические взгляды. Но одно определение могло бы отчасти отразить то, к чему он, став взрослым, все время стремился - это огромное желание Свободы. И презрение к всякой власти, способной отнять у него эту Свободу. Отсюда его устойчивая ненависть к власти царско-русской. А потом к власти советской. Отсюда и его почти шестидесятилетнее бегство. Бегство от этой власти и ее диктатуры. Если обобщить - бегство от Судьбы и сознательный уход от Истории.
И в самом деле, все, что Рахманкул помнил и узнал еще в раннем детстве, было бесконечное бегство от кого-то и постоянное кочевье. Не простое, не обычное кочевье, что было частью повседневной жизни пасторальных кыргызов, а намешанное на глубокой тревоге. На страхе. На том, что вот-вот «придут», все «отберут», «заставят», вынудят жить по-другому. И ключевые, самые часто повторяемые слова, которые на всем наводили страх и которые он услышал в детстве и узнал после, были - «белый царь», «орус», «советы», «большевики», «Ленин», «кафиры» и т.д. Ему было всего семь лет от роду, когда случилось антицарское восстание киргизов 1916 года, которое закончилось массовым бегством в Китай и огромной гуманитарной катастрофой на севере Кыргызстана. Но это было только первым бегством, которое закончилось возвращением через год…
Второе, неимоверно длительное по времени, началось несколько позже, после большевистской революции 1917 года, после установления Советской власти. И никто тогда не догадывался, что это уже Судьба, что она упорно стучится в дверь... Пройдет несколько лет после русской революции и до Памира дойдет советская власть, которая собиралась до основания преобразить жизнь горцев, привыкших жить своими веками установившимися порядками и адатами. И она тут действительно все перевернет.
…Никакой ясновидец не смог бы предсказать в тот суматошный день, когда родился мальчик в высокогорном Мургабе, что именно он, Рахманкул, став взрослым и будучи вожаком кыргызских беженцев, поведет за собой многотысячную орду людей по необитаемым ранее горным плато. Будет вести ее в течение не сорока, как библейский Моисей, а около шестидесяти лет. Он будет вести людей, на ходу теряя их, преодолевая вечные снега и льды, самые страшные перевалы и крутые горные спуски и подъемы, похожие, скорее, на круги ада, описанные Данте. Напуганные советской властью и бежавшие от репрессий кыргызские беженцы будут следовать за ним из Малого и Большого Памира в северо-западный Китай, потом в Афганистан, потом, спустя полвека, в Пакистан, далее в Турцию. И жить они будут фактически за облаками, на уровне 4500 и более метров, выживая с огромным трудом, умирая от холода и болезней, на стыке Памира, Гиндукуша и Гималаев, в неприступных горах. И долгие десятилетия.
Конечно, никакой оракул не смог бы предсказать той ночью, что мальчик, родившийся после громкого выстрела из ружья, вырастет, станет ханом, будет долго жить и упорно ждать своего дня и часа, но до этого вожделенного дня Рахманкул-хан не доживет всего год…
Но не будем слишком забегать вперед, вернемся к тому, с чего начали.
Первые столкновения
Примерно в середине 20-х годов, когда советская власть реально достигала до Большого и Малого Памира и когда представители нового режима объявили о порядках коммунистического строя, а дело шло об экспроприации имущества богатых в пользу государственной собственности, Рахманкул был еще юношей. Но юношей смышленым, крепким, и, что единодушно отмечают все очевидцы, очень близким к своему отцу. Еще тогда он отличался своим очень высоким ростом (примерно 190 см), недюжинной физической силой и выносливостью. Но быть баловнем в богатой и знатной семье, о которой практически все знали и к которой относились с неизменным уважением, ему практически не пришлось, потому что детство, подростковый период и юность совпали с временами трудными и крайне тревожными.
Джапаркул минбаши, отец Рахманкула, если судить по дошедшим до нас сведениям, был очень жестким, даже суровым человеком, с которым принято было разговаривать не иначе, как стоя на коленях. У него было много других привычек, обнаруживающих его жесткий нрав и твердость, даже некоторую тягу к тирании. Он судил, он же миловал, но старался соблюсти каноны справедливости и милосердия. Поэтому все ходили к минбаши, жаловались ему, расспрашивали обо всем, советовались. И все хотели узнать его мнение о событиях.
Но с первых же дней советской власти началось резкое разделение людей на богатых и бедных, и новая власть хотела любой ценой всех подвести под один социальный знаменатель. Как гром средь бела дня прозвучало и то, что отберут все «лишнее» имущество. А имуществом была, в основном, домашняя живность: яки, овцы, козы и лошади (коров практически не было, они не выдерживали зимний холод в горах и погибали). Содержать эту живность горцы могли себе позволить столько, сколько смогут и сколько позволяют их летние пастбища и зимовка. Поэтому когда новая власть пришла на Памир и предъявила свои претензии к семье Джапаркула и ему подобных, весь разветвленный род тейитов, да и всех кыргызов горного Бадахшана и Мургаба охватили паника и растерянность. И начались первые и весьма серьезные конфликты памиро-алайских горцев с советской властью.
Конфликты и столкновение с представителями новой власти со временем участились. Дело легко доходило до убийств, вооруженных нападений. Противники советской власти стали постепенно организовываться, собирать людей, искать вооружения и боеприпасы. Все это позднее вылилось в целое повстанческое движение, которое позже было названо басмачеством.. Вот тогда и широко распространилось пугающее всех слово «кафир» (безбожник), означающее почти то же, что и «орус», «большевик». А представители новой власти, если даже они были чистокровными кыргызами, были для горцев теми же самыми «кафирами».
Тогда памирские кыргызы во главе с минбаши, наконец, приходят к твердому пониманию, что нужно делать пусть трудный, но выбор. И они выбирают Свободу...
Решают не подчиняться большевикам и жить так, как привыкли. Поняв, что натиску советской власти противостоять трудно и невозможно, кочевники начинают искать пути выхода из ситуации. Выход, по их мнению, мог быть только один - переселение в Китай, то есть бегство… Вскоре началась их трудная, невероятно мучительная, длиною в пятьдесят и более лет кочевая одиссея. Одиссея, которая началась с Мургаба, проходила через территории Китая, Афганистана, Пакистана и закончилась на территории Турции в начале 80-х годов ХХ столетия.
Изгои поднебесных гор
Тех, кто помнит начало этого бегства, ныне осталось совсем мало. Это не удивительно, потому что памирцы никогда не были долгожителями - из-за экстремального высокогорья, где 50-55 лет были пределом средней продолжительности жизни. Разумеется, не существует никаких документов, заявлений или протоколов, касающихся этого периода жизни непокорных кыргызов. Картину сборов и большого кочевья сторонников бегства в Китай и далее в Афганистан можно воспроизвести лишь в общих чертах.
Общее мнение тех, кто помнит этот период истории, состоит в том, что бегство получилось более или менее организованным. Оно обсуждалось и готовилось достаточно долго. Это видно хотя бы по тому, что забрали с собой всех, кто захотел к ним примкнуть, и все, что можно было с собой увезти. Увезли, главным образом, юрты и всю домашнюю живность. Все было на добровольной основе, не было никакого насилия или намеренного принуждения, обмана людей. Не было погони или вооруженного вытеснения. Почти все надеялись, что все это временно, что рано или поздно появится шанс вернуться назад. И вряд ли кто мог предположить, что это бегство затянется на многие десятилетия и дорога домой протянется через четыре государства, через Памир, Гиндукуш и Гималаи, что предстоит пережить медленную и нечеловечески трудную этническую трагедию…
Беженцы длинным пестрым караваном преодолели снежные перевалы и через несколько дней оказались на северо-западе Китая. Решено было сделать временный привал, отдохнуть, а потом крепко подумать над тем, где и как перезимовать, тем более в горах рано наступают холода. Но пока никто не знал и не мог знать о том, как китайские власти отнесутся к незваным гостям из соседней страны.
При перемещении через ледяные переходы и перевалы, особенно при спусках и подъемах в каньонах Памира и Гиндукуша много людей и навьюченных яков и лошадей срывались в пропасть, вниз, на дно ущелья, в бурные горные реки... Не обходилось и без скандалов, обид, проклятий, взаимных обвинений и разборок. Было все, и все это нужно было каким-то образом налаживать, вынести, выдюжить. Главное, необходимо было не допустить внутреннего морального развала и психологического коллапса. Наоборот, надо было всех объединить и прибадривать перед лицом общей беды и общих трудностей. Именно это стало главнейшей проблемой памирских переселенцев, и эту задачу обязан был решить и за это перед всеми отвечать тот человек, которого люди объявили своим ханом. Ханы Токтосун и Сартпай пытались справиться с этими труднейшими задачами, но еще тогда душой, мотором и главным навигатором беженцев показал себя совсем еще молодой Рахманкул.
Продолжение следует...
Профессор Осмонакун Ибраимов
