Половина четвертого утра с воскресенья, 26 февраля, на понедельник. Кухня в небольшой квартире в апарт-отеле в центре Барнаула набита камерами, микрофонами и людьми. Душно. Ильдар сидит на стуле, напряженный, покрасневший от постоянных усилий: ему иногда сложно подбирать слова, он волнуется, заикается, но упорно старается довести мысль до конца, выговаривает по слогам сложные слова (заикается, впрочем, не постоянно - от волнения и усталости), смотрит прямо в глаза тому, на чей вопрос отвечает, извиняется каждый раз, когда цитирует матерщину сотрудников колонии, жену называет супругой, маму – матушкой, то и дело повторяет рефреном: "Правда превыше всего". Его жена Настя и сестра Лиля сидят в углу на диване, рядом с ними – таксист Жека с женой, они привезли Дадиных из ИК-5 в Рубцовске и остались на эту полуночную пресс-конференцию (Жеке любопытна столичная публика, к тому же он тоже не понаслышке знает о зонах: его дед был начальником колонии, а брата убили в тюрьме: избили, а потом полумертвого заморозили в холодильнике в морге).
Ильдар рассказывает, что ничего не ожидал от этого дня: после посещения колонии членами Алтайской ОНК он был уверен, что выпустят его только во вторник. Так же думали и родственники Дадина, ожидавшие его вместе с журналистами у ворот колонии с четверга: руководство ИК ожидало оригинал постановления Верховного суда об отмене приговора, но никто не знал где он: по слухам, его отправили в Барнаул еще 22 февраля, отделение Государственной фельдъегерской службы в Барнауле каждый день подтверждало, что документ не получен, жене Дадина тем временем не давали свидания с мужем: на зоне был объявлен карантин, а сам Дадин и вовсе до субботы не знал, что его ждут, рассказали ему об этом лишь члены ОНК. Анастасия Зотова собиралась с утра поскандалить в колонии, потребовав письменного отказа в свидании, потом сделать маникюр, а вечером одновременно с Москвой провести Марш памяти Бориса Немцова на руинах Алтайского тракторного завода, что располагается прямо напротив колонии.
Но в девять утра один из местных журналистов вдруг написал только что проснувшимся московским коллегам: бумага в пути, отпустят в течение двух часов. Все тут же выехали к зоне и мерзли весь день на улице: в машинах греться боялись (вдруг выйдет неожиданно), стояли у ворот. Настя волновалась и то и дело спрашивала: "Как я выгляжу? Как брови? Как прическа? Черт, маникюр не успела сделать, вдруг он выйдет и скажет: "Какая ты страшная". Самому Дадину об освобождении сообщили только в обед, в 15.45 он, наконец, появился в сопровождении сотрудников колонии, на маникюр внимания не обратил, засмущался камер: "Я ожидал, что будет жена и сестра, а мы тут не одни…"
Жена попыталась было сразу увезти его ("Пойдем в машину, позвоним маме"), но он надел куртку, спросил, нет ли среди журналистов корреспондентов НТВ и Первого канала, и стал отвечать на наши вопросы. Настя держала его за руку, сестра внимательно слушала, таксист Жека ходил кругами.
Через восемь часов, в половине первого ночи почти в том же составе все собрались в апарт-отеле в Барнауле – несмотря на усталость, четырехчасовой переезд из Рубцовска, желание побыть наедине с женой после полутора лет разлуки, Дадин решил журналистов не подводить и терпеливо, долго, обстоятельно отвечал на вопросы.
Ничего, кроме пыток
Почти ответы сводились к одной теме – пыткам. Чем собирается заниматься? Как жилось в ИК-5 в Рубцовске? Как будет отдыхать первое время? Почему не хочет уезжать за границу, как того хотела его жена? На все он начинал отвечать по существу, но неизменно скатывался к первым дням, проведенным в ИК-7 Республики Карелия. Он говорит много и сбивчиво, часто теряет мысль, но понятно одно: Дадин хотел и в колонии бороться за свои слова, но не смог, сломался, не выдержал боли. Он вспоминал фильм Мела Гибсона "Апокалипсис", где главный герой "до конца хранил чувство собственного достоинства", Ильдар Дадин хотел так же, но не выдержал, понял, что пытки – не кино, а российская тюрьма больше похожа на антиутопию Джорджа Оруэлла, которой он проникся еще под домашним арестом. Он говорит, что ему было стыдно, он не знал, как жить с этим, кажется, что и до сих пор он пытается оправдаться перед собой, доказать себе, что ничего страшного в этом нет, он остался таким же честным человеком, который готов отдать жизнь за свои идеалы.
По словам Дадина, столкновение с системой началось еще в СИЗО-1 в Петрозаводске во время посещения первого заместителя начальника управления ФСИН по Республике Карелия Алексея Федотова. "Вообще у нас [на вопросы сотрудников] полагается отвечать, что жалоб нет, все хорошо, а я начал говорить, что тут не дают спать, что это противоречит Конституции, любая форма пыток запрещена 21 статьей. Ему это не понравилось, он сразу развернулся, не сделал никаких попыток зафиксировать жалобу и сказал, что мы с тобой еще в семерке поговорим о Конституции и законе, – рассказывает Дадин. – Мой сокамерник испугался за меня сказал, что, видно, тебя там встретят "конкретно". Дадин, впрочем, избиений не боялся, был уверен, что "политического" трогать не будут и он сможет бороться за то, чтобы в камере на ночь выключали свет, а при входе в кабинет начальника не надо было бы представляться, называя имя и срок.
Дикая боль в запястьях и в плечах. Хочется даже, чтобы запястья отрезали, чтобы эта боль прекратилась
На протяжении двух часов Ильдар рассказывает, что происходило с ним в первые несколько дней в карельской колонии, указывая на ошибки в письме, опубликованном стараниями его жены 1 ноября 2016 года. Версия, озвученная им по выходу на свободу, выглядит не столь драматично. По прибытии в колонию 10 сентября ему сказали оставить вещи и отвели на 20 минут в другое помещение. Потом он вернулся, начался обыск, в его рюкзаке с украинским трезубцем и в пакете с влажными салфетками нашли два лезвия. Его тут же проводили в помещение ШИЗО, хотя никак это не оформили. Сначала его предположения об "иммунитете политических" оправдывались: ему приказывали встать лицом к стене и положить руки на стену, он, зная, что в колонии практикуются "растяжки", когда стоящего спиной к сотрудникам заключенного бьют по ногам, отказывался выполнять эти приказы, мотивируя это тем, что в законе таких требований не прописано. Его называли дебилом, обещали *** (изнасиловать) и "нассать в рот", сделать петухом, но рук не распускали.
Он как главарь банды показал своим примером: и политических можно, не бойтесь, бейте его
В ШИЗО, куда Дадин попал после обнаруженных лезвий, у него забрали туалетную бумагу, зубную пасту и щетку, даже полотенце, в камере не работал слив в унитазе и раковина. На утренней поверке он заявил, что не согласен с условиями содержания, и потребовал встречи с прокурором. Прокурора Дадину не вызвали, тогда за ужином он решил объявить голодовку – это стало последней каплей. "Меня ведут в кабинет начальника, который от моей 14 камеры находился в 15 метрах", – рассказывает Дадин. На стене кабинета – инструкция по тому, как заключенные должны представляться при входе: "Здравствуйте, заключенный такой-то, срок, начало срока, конец срока, разрешите войти". "Я еще в Карелии видел ее, знаю, что ни в ПВР (Правила внутреннего распорядка. – РС), ни в УИК (Уголовно-исполнительный кодекс. – РС) этого нет, то есть требование незаконно. Я захожу и не представляюсь. Там сидит Коссиев (Сергей Коссиев – начальник колонии, ушедший в отставку после скандала с письмом Дадина. – РС). Он подскакивает ко мне и начинает меня выталкивать. Ему помогают трое сотрудников". По словам Дадина, его били сначала в коридоре, а потом снова в кабинете начальника, но первым его начал бить именно Коссиев: "Он как главарь банды показал своим примером: и политических можно, не бойтесь, бейте его". После избиения Дадина препроводили в его камеру, а потом снова избили во время вечерней поверки: "Настя написала в письме, что 10–12 человек меня били. Это неправильно. Там было 10–12 человек, меня заставили переодеться. Думаю, что когда они в шизошную одежду переодевают, смотрят, насколько ты здоров. Меня раздели догола и все эти 10–12 человек на меня смотрели и изучали, – вспоминает Дадин. – Дальше меня ведут в сторону моей камеры, пытаются заставить меня поставить руки на стену. Я говорю: покажите мне закон. Мне показывают какую-то фотографию, никаких ссылок на закон нет. Когда я в очередной раз сказал про Конституцию, старший на поверке сказал, что здесь нейтральная территория. После этого со стороны старшего последовал приказ: "Научите его вставать к стене". И после этого не все 12, а минимум трое, но может 5 или 6 начали наносить удары. Чтобы закрыться и уменьшить площадь поражения, я приседал. Как только я приседал, я замечал, что если голова моя опускалась, избиения прекращались. Я видел берцы. Я знаю, что если на улице упасть, то это все, забьют, но ногами они не били (в письме написано, что Дадина били ногами по голове. – РС) и по голове не били, чтобы не было следов. Били руками, нижней частью ладони, ногами били только по корпусу и по ногам. Удары наносились по щекам, скулам, затылку, теменной части. И так повторялось 2–3 раза. Я под ударами склонялся, видел ноги, вставал и снова начинались удары".
Как только меня подвесили, с меня тут же сняли трусы и прямо сказали, что сейчас послали за осужденным, который меня опустит
После поверки Дадина завели в камеру и окунули головой в унитаз, снова вывели в коридор, снова избили. Эти избиения не заставили его, впрочем, подчиниться требованиям сотрудников. "Сломался" Дадин на следующий день, когда ему надели на глаза вязаную шапку, сцепили руки наручниками за спиной и подвесили в прогулочном дворике на вставленные в стену штыри, вывихнув плечи, так, что его запястья были где-то на уровне лопаток. "Дикая боль в запястьях и в плечах. Хочется даже, чтобы запястья отрезали, чтобы эта боль прекратилась, – рассказывает Дадин. – Через 15 минут запястья немеют и не так больно, а в плечах боль остается. Как только меня подвесили, с меня тут же сняли трусы и прямо сказали, что сейчас послали за осужденным, который меня опустит".
Дадин рассказывает, что был готов к тому, что однажды его могут "опустить", но ожидал этого от заключенных, а не от администрации: "У меня был друг Алексей Давыдов, он умер (ЛГБТ-активист, скончался в Москве 27 сентября 2013-го года, по мнению некоторых правозащитников, его смерть стала результатом избиения полицейскими в 2011 г. – РС). Я в память о нем понимал, что не смогу замалчивать, если будут геев осуждать". До прямого столкновения с другими заключенными на почве взглядов на ЛГБТ, впрочем, не дошло, но вот невыносимая боль и угрозы изнасилования заставили его подчиниться: "Я сломался, я говорю, прекратите это". Ильдар согласился отказаться от голодовки, подписывать все бумаги, которые от него будут требовать, и извиниться перед начальником колонии. Насиловать его не стали, но и не отпустили: "Подошел сотрудник и сказал, что уже поздно, руководство сказало, пусть он еще повисит". Дадин провел в этой позе с полчаса, пытаясь снять спущенные трусы, чтобы встать на них и быть немного повыше, но это не помогло, плечи болели, руки онемели, стало трудно дышать. В последующие три дня его регулярно избивали утром и вечером, но после бить перестали, да было и не за чем: Дадин представлялся по форме и подписывал, не читая, все, что ему давали, в том числе протоколы о несуществующих нарушениях, за которые его помещали в ШИЗО. Поначалу он пытался жаловаться на избиения тюремным фельдшерам, но те в ответ грубили, а когда его выпустили из ШИЗО через 45 суток, следов на теле и на запястьях не осталось, поэтому и врачи с воли ничего не увидели.
Паника от эпилептолога
По словам Дадина, он был уверен в том, что главным доказательством применяемых в колонии пыток будут служить видеокамеры, которые были установлены во всех помещениях. Они работали: камера в ШИЗО была направлена прямо на унитаз, когда Дадин пытался отвернуть ее, чтобы сходить в туалет, к нему тут же прибегал дежурный. Однако избивали его 11–14 сентября, письмо его появилось в прессе 1 ноября, а видеозаписи хранятся всего 30 дней. После разгоревшегося скандала Дадин написал заявление о том, что хочет пройти проверку на детекторе лжи, однако, когда настал день проверки, написал ходатайство с просьбой обеспечить присутствие адвоката. Следователь ходатайство удовлетворил, однако, по словам Дадина, с тех пор никто про полиграф не вспоминал, а представители УФСИН заявили, что Дадин от проверки на детекторе отказался. "Это ложь, я не отказывался, это ФСИН раздул эту историю", – утверждает активист.
Мне показалось, что, когда он описывал процедуру, он сказал, что там будут какие-то электроды, сигналы, какие-то последствия для сердца… Может, мне это послышалось…
Объясняет он и отказ от обследования эпилептологом Валерием Генераловым, приехавшим в ИК-7 по просьбе правозащитников 11 ноября 2016 года после того, как 2 ноября на встрече с с сотрудником аппарата регионального уполномоченного по правам человека у Дадина случился непонятный приступ. Он рассказывает, что 11 ноября с утра встречался с карельским адвокатом Натальей Васильковой: "В процессе разговора она мне говорит, что ко мне из Москвы пытаются сейчас прорваться два адвоката (Ксения Костромина и Алексей Липцер. – РС), с ними едет врач. Не пропускают журналистов. ИК-7 якобы выставило оцепление". Сотрудник колонии прервал встречу через полчаса, сказав, что Липцер и Костромина уже в колонии, однако к адвокатам Дадина не отвел, а вернул в камеру. Через какое-то время его отвели на встречу с Генераловым, но Дадин запаниковал: "Я весь день на нервах – что происходит. Приходу туда, там Коссиев, Федотов, который мне в СИЗО-1 (в Петрозаводске. – РС) угрожал, я вижу всю эту гоп-компанию. Меня заводят в какую-то комнату с тремя камерами. Кушетка. Я напрягся. Заходит какой-то врач. Он не говорит ни про оцепление, ни про адвокатов, он сразу говорит, что не было никакого оцепления и он прекрасно добрался. У меня подозрение, что он или работает на администрацию, или в сговоре с ними. (…) Мне показалось, что когда он описывал процедуру, он сказал, что там будут какие-то электроды, сигналы, какие-то последствия для сердца… Может, мне это послышалось… У меня сразу опасения, что, может, они что-то хотят сделать с сердцем, чтобы оно остановилось. Я пытаюсь доктору говорить: почему вы не говорите, что вы от моих адвокатов? Он говорит: "Я вообще их не знаю". Я еще в большей панике. В итоге я упираюсь и говорю: я не верю этому человеку, я его не знаю. Вы меня больше получаса уговариваете, вам не проще позвонить адвокатам, чтобы они по телефону сказали, что это свой человек? В итоге я категорически отказался".
Назад в пикет
За полтора года колонии Ильдар Дадин не придумал, чем будет заниматься на свободе. Говорит, что не перестанет бороться с "фашистско-чекистским" режимом, будет добиваться уголовного дела против начальника ИК-7 Сергея Коссиева, однако реального плана у него пока нет, соратников планирует искать среди тех, кто не боится выходить на протестные акции, не хочет оставлять активизм и сам. Его жена, кажется, не слишком верит в продуктивность такой деятельности, однако на ее возражения, что "это никому не нужно", он живо реагирует: "Нет, ты не права".
Дадин говорит, что не боится за свою жизнь, более того, чувствует моральную ответственность перед теми, кто добивался его освобождения – у него просто нет другого выбора, как продолжать борьбу. Рассказывает, что первые дни после пыток был в полном моральном упадке: то мечтал о том, как выйдет и эмигрирует, то хотел покончить с собой, ударившись виском о железную стойку кровати, но потом решил: пока бьют других заключенных, совесть не позволит ему уехать. Он уверяет: единственное, за что он переживает, – это за своих близких: "Для меня было бы хорошо, если бы Настя уехала куда-то". Настя испуганно смотрит на него, потом начинает улыбаться, когда Ильдар пытается развить свою мысль: "Я себя считаю воином. Я против сексизма. Женщина и мужчина равноправны. Но так получилось, что я физически более сильный и могу защитить. Я хочу сражаться с системой", – говорит он, все больше заикаясь. На часах три часа ночи, кто-то из журналистов собирается в аэропорт, Настя подходит к Ильдару, начинает гладить его по плечу, "Давайте заканчивать", – говорит она, но Ильдар останавливает ее, хочет закончить мысль: "Подожди, для меня это важно", – и снова пускается в пространный рассказ о первых днях в "семерке", которые, похоже, не забудет никогда.
