Роботы на улицу не выходят

В середине ноября "Коммерсант" сообщил о грядущей волне увольнений в российских компаниях, "связанных с автоматизацией и изменением экономической ситуации". Можно найти информацию о сокращениях в крупнейшей торговой сети "Магнит" Сергея Галицкого. Рост промышленности в октябре, по данным Роскомстата, остановился.

Каждая из этих новостей может иметь локальное объяснение: непонятно, насколько можно доверять оценкам экспертов "Коммерсанта", "Магнит" переживает сложные времена, но, кажется, готовится к расширению, октябрьские данные могут оказаться изолированным явлением. Однако общее положение российского бизнеса после нескольких лет кризиса непростое – хотя в последние месяцы цена на нефть укреплялась, а российская экономика переживала "восстановительный рост", реальные доходы россиян (и внутренний спрос) продолжают снижаться, инвестиции в промышленность остаются низкими.

Власти сами предупреждают о возможности сокращений рабочих мест – правда, в рамках разговоров о цифровой экономике. Министр Михаил Абызов в октябре предрек, что в недалеком будущем "на рынке труда могут оказаться более 3 миллионов человек, которое будут заменены новыми информационными технологиями". До этого широко разошлось высказывание главы Сбербанка Германа Грефа о том, что десятки тысяч людей потеряют работу из-за внедрения в банковское дело искусственного интеллекта.

Безработица в России традиционно низка – около 5 процентов трудоспособного населения. Считается, что государство, в той или иной степени контролирующее до двух третей экономики, побуждает бизнес сохранять рабочие места во избежание роста социальной напряженности. Вопрос в том, как долго бизнес сможет позволять себе подобные издержки в условиях стагнации. Уровень жизни последние годы снижался медленно, но резкий рост безработицы может привести к социальным волнениям во время следующего срока президента Владимира Путина (если исходить из предположения, что он победит на выборах 2018 года).

Экономист Рубен Ениколопов, профессор РЭШ и Barcelona Graduate School of Economics, сомневается в возможности катастрофических изменений в российской экономике, по его словам, она в стагнации и пока не видно причин для резкого роста или падения. Он не доверяет слухам о грядущих массовых – в 10–15 процентов – увольнениях. Говоря о низкой безработице в России, Ениколопов замечает:

– Это правда, что в России во времена экономических проблем вместо того, чтобы увольнять, людей переводят на неполный рабочий день, отпускают в неоплачиваемый отпуск и так далее. Люди как бы официально не становятся безработными, но получают меньше, работают меньше – такая гибкая система труда. Частично это объясняется тем, что, действительно, есть некое пожелание государства, частично – тем, что у нас по сравнению, скажем, с европейскими странами, гораздо менее зарегулированный рынок труда, у нас так можно делать. Во многих странах, например в Германии, пытались [действовать так же] – дать стимулы не полностью увольнять людей, а понизить занятость. В принципе во всех странах с социальной точки зрения гораздо лучше, чтобы были не полностью безработные, а работали бы, но меньше. Что же касается увольнений, связанных с технологическими изменениями, – это будет происходить на протяжении многих лет: автоматизация, вытеснение рутинных работ – то, что делали клерки, заменит искусственный интеллект, управляемые машины – то, чего у нас больше всего боятся, – вытеснят водителей. Этот тренд будет длиться годами, это не в этом декабре случится. Мы увольняем одних людей, другие остаются, но становятся гораздо более производительными, создаются новые рабочие места – абсолютно другие, более производительные. То есть такое динамичное созидательное разрушение. У меня большие сомнения, что этого в ближайшее время можно ожидать в России. Известны все проблемы с рисками ведения бизнеса, с высокой неопределенностью госуправления, неопределенностью цен на нефть – в результате у многих бизнесменов достаточно короткий горизонт планирования. Они предпочитают быстро подстраиваться под меняющуюся действительность, а не глобально переформатировать производственные процессы. Переход на более производительную организацию труда связан с инвестициями в новые технологии, покупкой техники, либо автоматов, либо компьютерного обеспечения – это требует больших вложений сейчас, а потом долгие годы от них отдача. Именно из-за того, что у нас короткий горизонт планирования, такое очень редко наблюдается. И нет никаких признаков, что у людей удлиняется горизонт планирования, скорее за последнее время он еще сократился из-за роста неопределенности, так что я не вижу никаких на данный момент тенденций, которые бы вели к увеличению производительности труда.

​– Самые популярные в России работы не требуют знаний высоких технологий: водители – 7%, продавцы – 6%, охранники – 2%. Им, с вашей точки зрения, увольнение сейчас не грозит даже не по велению правительства, а просто по сложившейся в России экономической ситуации?

– Вопрос определения слова "сейчас". На каком горизонте? Через 10 лет – да.

– Через полгода.

– Нет, безусловно, в ближайшие полгода им нечего опасаться. Водителям до тех пор, пока промышленность реально не поставлена на использование беспилотных автомобилей – а это не вопрос года или двух, – опасаться нечего. Людям из частных охранных агентств опасаться нечего до тех пор, пока у нас резко не улучшится качество правоохранительных органов. К сожалению для большинства и к счастью для работников ЧОПов, у нас этого в ближайшие полгода не предвидится. Они выполняют те функции, которые в других государствах выполняет полиция. Поэтому их могут уволить только тогда, когда полиция станет работать лучше. Продавцы могут пропасть, только если мы перейдем на дистанционную покупку товаров, аналог Amazon. Это может произойти только, если "Почта России" станет работать так, как она никогда еще не работала. Ожидать это в ближайшие полгода тоже не приходится. Продавцы в магазинах одежды и там, где товары более индивидуальные, куда люди идут за человеческим общением, поговорить с продавцом, получить совет, – это как раз пример работы, которые компьютер не вытесняет. Вы не будете у компьютера спрашивать, как вам одеться.

​– Это интересно, но действительно, в российских реалиях обсуждение, когда технологии приведут в массовой потере рабочих мест, мне тоже кажется несколько надуманной повесткой или даже придуманной в правительстве. Давайте вернемся к бизнесу, который дает рабочие места сейчас. До какого-то момента предпринимателям было выгоднее играть по правилам государства и не увольнять людей. Но если сейчас государство все меньше может дать предпринимателям, в условиях стагнации – каков у них запас прочности, чтобы не начать сокращения, которые теоретически могут создать социальную напряженность?

– Запас прочности, я думаю, у них небольшой. Мы достаточно долго в не особо хорошей экономической ситуации, даже те, у кого был накоплен "жир", скорее всего, его уже проели. Предприятия, которые работают в высококонкурентной среде, тот же "Магнит" Галицкого, гораздо быстрее реагируют на подобные тенденции. Им уже административно, я думаю, действительно ничего приказать невозможно. (Хотя я скептически отношусь к информации о проблемах именно "Магнита", там слишком все запутано). У предпринимателей осталось мало пространства для маневра, они будут оставлять людей, только если это действительно им это нужно. Другой вопрос: поднять производительность просто за счет увольнений нельзя, вам надо либо заменить человека на машину, тем самым увеличив производительность оставшихся работников, либо сократить производство, продажи. Сокращение, связанное с тем, что у вас просто сжимается рынок, фирма сокращается, – это реальный сценарий, но я сомневаюсь, что он ведет к росту производительности труда.

​– Сейчас статистика говорит, что реальные доходы населения сокращаются или не растут, но это все очень плавно. Однако если мы будем видеть значительные сокращения рабочих мест – для людей, которые теряют работу и не могут найти новую, это катастрофическое событие, и оно повышает социальную напряженность. Насколько велика угроза того, что уровень безработицы вдруг начнет довольно значительно расти – в обозримой перспективе, вокруг президентских выборов?

– Я бы ожидал, что он будет расти. Когда экономика в состоянии стагнации так долго, сложно представить, что это никак не отражается на рынке труда, а у нас безработица почти не реагировала. Но у нас вялотекущая стагнация, и я бы не ожидал резких изменений, причин для массовых увольнений и резкого роста безработицы мне не совсем видно. Ближайшие три-четыре месяца – самый чувствительный, предвыборный период, в который, понятное дело, государство будет делать все зависящее от него, чтобы никаких катастрофических изменений не было. На крупных предприятиях мы точно не увидим массовых увольнений, с ними точно можно договориться, с мелкими и средними сложнее, там не будешь с каждым договариваться. Так что если и будут какие-то сокращения, то прежде всего в средних и малых предприятиях. Другой вопрос, что это как-то можно немного сместить во времени. Я бы ожидал медленного, плавного увеличения безработицы.

​– У властей есть какие-то средства, чтобы попытаться помочь бизнесу?

– Нет, боюсь, волшебной палочки, которая решила бы проблемы, на данный момент нет. Экономика может расти либо за счет внутреннего спроса, либо за счет внешнего, то есть либо мы увеличиваем экспорт, либо должно внутреннее потребление расти. Экспорт у нас достаточно простой – нефть, металл, ресурсы, полностью зависим от внешних цен и всегда зависели. Особых колебаний в объемах экспорта нет, колебания только от цены, и здесь ничего особенно ожидать не приходится. Внутренний спрос резко увеличить невозможно, для этого надо населению резко дать возможность увеличить кредитование снижением процентных ставок. Но Центральный банк очень аккуратный в этом смысле. В принципе пространство для маневра есть, они могут еще понизить процентную ставку, но это никакой панацеей не будет точно. Поэтому все методы, которые позволили бы поднять рост экономики в краткосрочной перспективе, уже были использованы и, видимо, никаких ресурсов не осталось. Любые вещи, которые связаны с реальным долгосрочным ростом, требуют структурных изменений. Слово "реформа" уже страшно произносить, но да, реформа. Пока ничего, указывающего, что мы движемся в этом направлении, нет.

​– Владимир Путин недавно заявил о том, что крупные предприятия должны быть готовы, если что, перейти на военные рельсы. С точки зрения экономиста это что-то может означать, если тут вообще есть что-то значимое с точки зрения экономиста?

– Звучит это угрожающе. С точки зрения экономиста, если это действительно воспринимать как экономическую политику, то это политика отчаяния: нормальную экономику не получается запустить, так мы можем попробовать запустить военный госзаказ. Цель непонятна. Либо сейчас будем с кем-то воевать, потому что просто так увеличить военный бюджет уже сложно, он и так уже увеличен дальше некуда. Поэтому я никак не могу это интерпретировать, кроме как страшилку.

– Но если идти в русле разговора о большом количестве людей, которые заняты в производстве чего-то не очень технологически емкого, то военизация экономики – в каком-то смысле поддержка именно низкоквалифицированной рабочей силы.

– Почему? Как раз военная промышленность – на которую последние несколько лет очень много уходило денег, если где и был рост, то там – достаточно высокотехнологическое производство, где требуется высококвалифицированная рабочая сила. Поэтому там неквалифицированные рабочие не нужны. Мы не собираемся рыть траншеи.

– Ну, насчет траншей мы не знаем.

– В нормальной ситуации не должно быть. Если мы начнем пугать, что мы сейчас окопаемся и пророем вдоль БАМа траншею, то да, можно людей занять.

​– Понятно, что специализированные предприятия военно-промышленного комплекса высокотехнологичны, даже при нехватке высоких технологий в России. Но когда начинают говорить о мобилизации невоенных предприятий, то все сразу вспоминают, что макароны в России должны были быть калибра патронов. Это же и есть привлечение невысокотехнологичного производства к военным нуждам.

– Чтобы начать производить патроны того же калибра, что и макароны, вам вдруг надо именно их закупать в огромных количествах. Это нужно только в момент эскалации реального военного конфликта, причем не точечного, как в Сирии, где используется исключительно высокотехнологическое вооружение, а какой-нибудь массовой военной операции. Такой сценарий можно оправдать только в страшном сне. Поэтому я надеюсь, что это просто слова, никак не связанные с действительностью. Мобилизация неспециализированной промышленности на военные нужды означает широкомасштабные военные действия с вовлечением большого количества людей в виде солдат. Простые солдаты – это именно те, кто пользуются неквалифицированной военной техникой, в отличие от профессиональной армии, которая пользуется исключительно высокотехнологичным вооружением. Это некий сценарий катастрофы. Надеюсь, это было просто сказано, чтобы держать людей в тонусе.

​– Самоорганизация протестов в России в основном происходила в интернете и встречала противодействие властей, которые умело действуют в интернете самыми различными способами. Вы написали несколько работ о влиянии интернета, социальных сетей на политику. Можно ли сказать, что в этой высокотехнологичной индустрии, касающейся интернета и массовых коммуникаций, Россия весьма конкурентоспособна, если не впереди планеты всей?

– Вы имеете в виду, видимо, манипуляцию информацией. Все связанное со средствами массовой информации, в том числе электронными, можно воспринимать с двух точек зрения. Первая – доступ людей к информации, вторая – использование средств массовой информации в предвыборной борьбе, чтобы склонить людей на свою сторону. Во втором, конечно, Россия преуспела, у нее много кто может поучиться, и учатся, особенно в том, что связано с социальными сетями. Очевидно, что Китай у России многому научился. Изначально для контроля над электронными средствами массовой информации в Китае и в России были выбраны две разные стратегии. В Китае – жесткая цензура, огромная армия людей работает над тем, чтобы удалять ненужные записи. В России стратегия манипулирования – не за счет цензуры, у нас очень мало цензуры, удаления записей, – связана, наоборот, с вбросом нужной информации. По факту это гораздо более действенная стратегия, которая сейчас успешно перенимается нашими китайскими товарищами. В несколько другой форме, в политической борьбе, она перенимается в Америке, в Европе. Там невозможна цензура, но все осознали, насколько более действенно манипулирование путем вброса информации. Не знаю, можно ли воспринимать это как повод для гордости, но то, что у России много чему научились, – это да.

​– Вы в какой-то работе писали, что в Китае подавляется не столько другая точка зрения, сколько социальная активность, грубо говоря, выход на улицы.

– Да. Они пытаются любые коллективные действия людей предотвращать как можно раньше. Даже в тех случаях, когда это проправительственные, но спонтанные выражения эмоций: давайте выйдем все вместе на митинг в поддержку нашей дорогой коммунистической партии и ее правительства. Если это не организовано партией и правительством, то это будет достаточно сильно отцензурировано, поскольку вся коллективная активность должна быть под жестким контролем партии. В Китае, судя по всему, очень мало цензурируют какие-то вещи, связанные с критикой властей, пока это не доходит до критики центрального правительства. Критика центрального правительства недозволительна, а все, что связано с критикой местных властей, наоборот, очень мониторится и используется центральным правительством для сбора информации – где и какие проблемы надо решать.

​– Подытоживая: резкого роста безработицы или экономических потрясений не предвидится, государство эффективно действует в интернете (хотя явления "школоты" никто не ожидал) и взрывные публичные протесты маловероятны? Получается, нынешняя властная конструкция вполне устойчива перед выборами и, скажем, в первый год после выборов?

– На год я боюсь загадывать, Россия – страна, где все иногда быстро меняется. Если бы я ожидал каких-то политических проблем, то они были бы вовсе не связаны с людьми, выходящими на улицы: на данный момент недовольна, например, коррупцией по факту очень маленькая доля населения. Проблемы возникают, либо когда люди недовольны более массово, либо когда недовольны элиты. Мне лично более взрывоопасными кажутся вещи, связанные с региональными элитами. Отношения центра с регионами явно испортились. Там напряженности гораздо больше, чем с протестами против коррупции. Страна за последние годы стала крайне централизованной, региональные элиты имеют мало влияния на что бы то ни было. Раньше это компенсировалось большими денежными вливаниями, сейчас с этим проблемы, поэтому возникают конфликты, а центр на них сваливает достаточно много обязательств, не предоставляя дополнительного финансирования. "Вы должны поднять зарплату учителям", – откуда взять деньги, не очень понятно, просто сказали "должны". В 1990-е годы это называлось нефинансируемыми мандатами. Сказали, что надо сделать, а как – это уже ваше дело. Это выглядит гораздо более проблематично для российской политической системы, чем массовые протесты на улицах против коррупции.

​– Сейчас много разговоров о том, что смена режима в России, если таковая произойдет, то произойдет не в результате народного восстания, а в результате какого-то дворцового заговора. С вашей точки зрения – если это и будут элиты, то не вокруг Путина, грубо говоря, не кремлевские группировки, а региональные элиты?

– У нас страна все-таки очень централизованная. Если и возникнут проблемы, то скорее, это будет часть федеральных элит, которая сможет использовать недовольство региональных элит, объединит их в каком-то смысле. Пока каждый регион сам за себя – недовольны, но каждый отдельно, их ничего не объединяет, поэтому в такой ситуации никаких последствий практически нет. Если вдруг в федеральном центре появится кто-то, кто сможет предложить что-то объединяющее региональные элиты… – но это может быть не смена режима, а смена курса внутри того же режима под давлением. И у меня полное ощущение, что давление со стороны региональных элит будет возрастать.

​– Первопричина всех этих возможных изменений – экономическая ситуация?

– Экономика – важная вещь, но далеко не единственная. Вполне понятно, что за последние несколько лет стратегия была: мы жертвуем экономикой, взамен получаем геополитические выгоды, мы гордые, большие и важные. Вопрос в том, вызывает ли принесение в жертву экономики недовольство людей – и это полностью зависит от их предпочтений. Если смотреть по опросам общественного мнения, существенная часть населения в принципе с этим согласна, готова заплатить экономическую цену за то, чтобы почувствовать себя великой державой, за территориальные приобретения. Поэтому экономика важный, но далеко не единственный фактор в политике.

Валентин Барышников

Радио Свобода