58-летний Нурлан Коктеубай, этнический казах из Китая, который семь месяцев пробыл в «лагере политического перевоспитания», утверждает, что Синьцзян погружен в атмосферу беспрецедентного страха. Он рассказал Азаттыку, как в закрытых учреждениях на северо-западе Китая унижают и избивают, проводят «идеологическую обработку» узников, пытаясь превратить их в бездушных существ, которым запрещено даже проявлять эмоции. Ниже — история Нурлана Коктеубая от первого лица.

Оригинал материала опубликован на сайте Казахской службы РСЕ/РС

«ВЫ ПРЕСТУПНИКИ!»

Мы жили на ферме Аккой в уезде Шапшал Или-Казахского округа в Синьцзяне. После переезда в Казахстан в 2011 году я часто ездил [в Китай] навещать родственников.

В 2017 году китайская полиция ходила по домам мусульман и заставляла сжигать Коран, все книги на казахском языке, религиозную литературу. Когда на могиле родителей разбили надгробную плиту, во мне поселился страх.

3 сентября 2017 года меня вызвали в местную полицию. Обвинили тем, что работаю на международную террористическую организацию. «Ты часто ездишь в Казахстан. У тебя есть тайная жизнь. Мы направим тебя в центр перевоспитания», — сказали они. Я согласился, подумал, что мне нечего скрывать. Рассчитывал, что зададут вопросы и отпустят домой. Мы тогда не знали о «лагерях перевоспитания» и о том, что там происходит. Когда меня задержали, у меня был вид на жительство в Казахстане, но я продолжал оставаться гражданином Китая.

Я оказался в «лагере», где провел долгие семь месяцев. Мне сложно рассказывать о пережитом там.

«Лагерь» находится в селе Шапшал. Такие центры расположены в нескольких населенных пунктах в районе. Они огорожены восьмиметровым забором.

В нашем районе была школа № 3, ее и переоборудовали в «лагерь». Один вход с воротами, вокруг — высокое ограждение. По прибытии заставили сдать одежду, выдали униформу, без пуговиц и ремней, обувь без шнурков.

«Лагеря» называли сначала «центрами по перевоспитанию», затем — «центрами по изучению языка и профессиональной подготовке». Но мы не учили там язык, не получали профессии. Сидели с утра до вечера взаперти. Там были образованные люди, были бизнесмены. Все без исключения — мусульмане.

В тесной камере нас было восемь человек. На двери два замка. Снаружи закрывали на цепи. На окнах решетки. Нам не позволяли говорить друг с другом, а если замечали, что мы общаемся, кричали и материли. Сказал что-то лишнее — избивали. Все охранники там вооружены дубинками.

По углам установлены видеокамеры. Ходить по «лагерю» запрещали. Над дверью висел телевизор. Показывали передачи о том, как развивается Китай, как растет его благосостояние, рассказывали о зарубежных поездках [председателя Китая] Си Цзиньпина, о том, как благодаря проекту председателя «Один пояс — один путь» Западная Европа повернулась лицом к Китаю. Пропаганда «китайской мечты». Основное содержание: Китай завоюет весь мир, вместо доллара будет юань, вместо английского все будут говорить на китайском языке, Китай станет богатой и счастливой страной. Мы целый день слушали это.

Там находилось несколько тысяч заключенных. Я услышал об этом от охранника, который кричал на заключенного: «Вы преступники! Здесь таких шесть тысяч человек. Надо искоренить все ваши идеи. Никто отсюда не выйдет. Вы предатели родины».

В «лагере» было много случаев избиения. Меня не били. Бывало, узников уводили посреди ночи и не возвращали. Мы не знали, куда их забирают.

Вместо них приводили других. В «лагере» были люди от 17 до 80 лет. У нас в районе много уйгуров, они составляли большинство заключенных. Были казахи и кыргызы.

ПОТЕРЯННОЕ ЗДОРОВЬЕ

Утром нас выводили на улицу строем. Мы должны были петь патриотические песни. Затем бежали в столовую по тропинке, по обе стороны которой натянута колючая проволока. За ограждение выходить нельзя. Военные и охрана ходят охраняют внешний периметр «лагеря».

В сентябре, когда я только поступил туда, кормили неплохо. Были мясные блюда. Дальше стало хуже: давали лишь отварной рис и хлеб на пару.

Перед отправкой в «лагерь» сотрудники полиции привезли меня в больницу, где я прошел осмотр. Проблем со здоровьем не выявили. Но в «лагере» я трижды попадал в медицинскую часть. Я сильно переживал. Думал, что это за ужас, я ведь не совершал ничего противозаконного. Дети остались в Казахстане, а я тут. Поднималось давление, начало болеть сердце. Меня повезли в районную больницу и поставили капельницу. Сейчас у меня повышенное давление, увеличена печень, проблемы с желчным. Я поступил в «лагерь» совершенно здоровым — вышел оттуда больным.

«Лагерем» руководят как тюрьмой, распорядок там как в армии. Меня допрашивали несколько раз. Заводили в небольшую комнату с решетками и закрывали снаружи. Дознаватель сидел по другую сторону решетки. Между нами — небольшое окно. После допроса мне передавали документ через это окно, чтобы подписал.

Человек, который допрашивал меня, сказал, что «все казахи стали террористами». «Они едут в Казахстан, оттуда уезжают в Афганистан, Турцию и Сирию», — заявил он. Спрашивал, куда я ездил. Ответил, что дальше Алматы никуда не выезжал. Не поверил. Я стоял на своем. Потом спрашивал, кого из ездивших туда я знаю. Сотрудники «лагеря» говорили, что я никуда не уеду, мне не сделают паспорт.

Я тогда не знал, что мои родственники в Казахстане писали заявления в разные инстанции. Они обратились в [неправительственную организацию] «Атажұрт», в министерство иностранных дел. Думаю, только благодаря их многократным обращениям в апреле 2018 года меня освободили.

ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЭМОЦИЙ. ПОСТТРАВМАТИЧЕСКИЙ СИНДРОМ

После освобождения у меня забрали удостоверение. Лишили возможности общаться с кем-либо, ходить куда-либо — под таким надзором я находился на протяжении десяти месяцев. Моей жене и родственникам тоже пришлось тяжко.

По понедельникам в селе проходит «церемония» поднятия флага. Я четырежды «признавался там в преступлении»: «Я совершил преступление. Однако партия и правительство проявили великодушие и освободили меня из лагеря».

Всю жизнь я работал учителем начальных классов в школе. Никогда не вмешивался в политику. Никогда не совершал грязных дел. Но мне пришлось повторять написанное властями, иначе мне ужесточили бы наказание.

Моя жена не была в заключении, но ей было тяжелее, чем мне. За ней следили круглосуточно. Она тоже была учителем, вышла на пенсию. Ее несколько раз вызывали в школу и при всех заставляли сказать, что «не уследила за мужем, который связался с террористами». Люди стали сторониться меня, даже мои друзья отвернулись. Брата и младшую сестру обязали следить за мной, чтобы я не сбежал.

Народ там живет в страхе. Даже если 100 человек будут видеть, как кого-то уводят, никто не заступится. Настолько люди подавлены. Стоит кому-то заговорить, его тут же уводят. Нет никакой возможности выступить против правительства. Улицы патрулируются полицейскими, каждый день проезжают полицейские машины. Собираться на улицах нельзя, разгоняют.

Жителей заставляют восхвалять Коммунистическую партию. Если люди живут бедно, им приносят 25 килограммов муки, пять литров растительного масла и фотографируют, затем распространяют эти снимки. Получивший помощь должен сказать на камеру: «Партия и правительство помогают нам, улучшают нашу жизнь».

Когда о «лагерях» стали писать мировые СМИ, Китай решил показать иностранным журналистам эти «центры профессиональной подготовки». За ночь снесли стену высотой восемь метров, высадили цветы, поменяли всё в лагере. Показали танцующих людей. Весь этот нарядный фасад — неправда.

У меня был вид на жительство в Казахстане. Наверное, из-за обращений родственников в Казахстане 22 января 2019 года сотрудники районной полиции принесли мне паспорт и сказали, чтобы 24 января я выехал из Китая. Человек, вручивший мне документы, сказал, что, если я не уеду в указанный день, главный секретарь района будет уволен.

Меня встретили в Жаркенте. Мой 12-летний сын выбежал навстречу, но я не мог выразить никаких эмоций. Я сам себя не узнавал. Был не в состоянии проявлять чувства, не мог показать, что сильно скучал.

Дом старшего сына в Алматинской области расположен возле мечети. По утрам, когда звучал азан, я просыпался в страхе. Сын успокаивал: «Отец, не бойся, ничего не случится». Нас в Китае сознательно отдаляли от религии. В селе людям там запрещали собираться. Я выходил на улицу и удивлялся, что люди общаются между собой. Спрашивал сына: «Зачем собрались эти люди?»

Начал приходить в себя по прошествии нескольких месяцев. У меня был психологический кризис.

Говорят, что сейчас в «лагерях» нет казахов. Это ложь.

Людей приговаривают к 15–25 годам лишения свободы, отправляют если не в «лагеря», то еще куда-нибудь. За что? За пятничные молитвы, за благотворительность. Сколько безвинных молодых людей находятся в заключении! Если 20-летнего парня осудят на 20 лет, что с ним будет, когда он выйдет в 40? Душа болит, когда думаю об этом. За тех, у кого есть родственники в Казахстане, могут заступиться, им могут помочь. А сколько еще безвинно осуждённых обречены на страдания, сколько таких, у которых нет родных на исторической родине? Мы этого не знаем.