Российские увеселительные заведения не хотят пускать людей в военной форме. Сообщения о подобных инцидентах, зачастую оборачивающихся скандалом, стали появляться в СМИ вскоре после начала вторжения России в Украину. Владельцы и сотрудники баров, ночных клубов и ресторанов опасаются неадекватного и агрессивного поведения вернувшихся с войны с посттравматическим стрессовым расстройством. Подобный негативный опыт есть уже у многих из тех, кто столкнулся с воевавшими. Редакция «Сибирь.Реалии» выяснила, что проблема ПТСР вернувшихся с войны в России не решается: они не идут к психологам, так как боятся говорить с ними.
«Он хороший мужик, куда вы побежали-то?»
Бурятия среди российских регионов за Уралом занимает первое место по числу погибших на войне против Украины. В Сибири и на Дальнем Востоке больше всего имен погибших установлено именно здесь – 738, второе место у Забайкалья (617), третье у Красноярского края (549). Если же считать долю погибших от общего числа жителей региона, то Бурятия в общероссийском рейтинге на втором месте после Тывы. Эти цифры приводят BBC и «Медиазона», ориентируясь на открытые данные и источники. По мнению авторов исследования, реальное число погибших может быть выше в несколько раз. Сколько именно жителей Бурятии отправились на войну, можно лишь догадываться – власти скрывают эти цифры. По некоторым данным, в первую волну мобилизации призвали около 4000 человек.
Между тем на улицах Улан-Удэ появляется все больше вернувшихся с войны. Кто-то приезжает домой на время, в отпуск или на лечение, кто-то возвращается вроде бы насовсем.
– Я вечером решила сходить в кафе с подругой, – рассказывает 25-летняя Татьяна, жительница Улан-Удэ. – Мы сидели болтали, когда к нам подошел человек в камуфляже, у него был какой-то орден или значок нацеплен на грудь, огромный шрам на лице. Видно было, что явно нетрезв. Он предложил мне познакомиться, а когда я ответила отказом, страшно возмутился. Кричит: «Мы там в окопах корячимся, кровь проливаем за вас, а ты тут еще из себя кого-то корчишь!». И все это с матом, глаза налились кровью. Я испугалась, потянула подругу за руку, хотела уйти поскорее. А он мне дорогу перегородил, кричит друзьям: «Смотрите, тварь какая. Я в окопах сидел, а она мне не дает! Ребята, сюда идите». Потом к нему подошли его дружки. Но не стали его останавливать, а, наоборот, окружили нас, не давая пройти, со словами: «Девчонки, ну че вы, правда, он же не кусается, ну познакомились бы, он хороший мужик, куда вы побежали-то?». Вот тогда мне уже реально стало страшно. Хорошо, бармен вызвал охранника, которого почему-то изначально не было на месте. Он стал с ними разговаривать, они переметнулись на него, а мы успели тихонько выскочить.
Мне до сих пор не по себе. Вы понимаете, они уже возвращаются. И мне очень страшно! Среди них много вот таких нелюдей. Мне кажется, они и зарезать могут, и изнасиловать, и все что угодно! Если бы я была не в кафе, а, например, на улице одна, неизвестно, что случилось бы. Мне страшно теперь не то что ходить в кафе, но и по улицам города!
Похожая история произошла со студентом Алексеем Кудрявцевым.
– Мы шли по Арбату (пешеходная часть улицы Ленина в Улан-Удэ – прим. ред.), гуляли с ребятами вечером. Навстречу мужик пьяный. Спрашивает: «Есть покурить?». Я ответил: «Не курю». Такой ответ его очень разозлил, и он начал орать на меня матом. Если перевести на русский, мол, зачем я вру, все у меня есть, я просто зажал. Подошел вплотную и орал так, что слюни на меня брызгали, стал толкать меня в грудь. Ребята подошли, стали его отодвигать от меня. Он переключился на них. Орал: «Я там воюю, пока вы тут разгуливаете, прохлаждаетесь, малолетки вонючие». Ну, и еще много мата. Я вообще в шоке. Это еще война не закончилась, а они уже появляются вот так – повсюду. И почему-то все уверены, что им кто-то что-то должен. Ведут себя неадекватно. А что дальше будет, когда вернутся все?
Один из соседей по подъезду жительницы Улан-Удэ Галины Степановой недавно вернулся из Украины.
– В соседней квартире живет семья. Двое детей, муж и жена. Родителям лет по 30. Раньше была семья как семья. А когда он вернулся оттуда, словно подменили. Примерно раз в две недели он крепко выпивает, и начинается. Сначала жестоко избивал жену на глазах у детей. Мы вызывали полицию, они его забирали, но почему-то через какое-то время отпускали, а он даже не успевал протрезветь и снова начинал буянить. Потом и вовсе полицейские отказывались забирать, говорили, что нужно кому-нибудь писать заявление, иначе не заберем. Понятно, что писать на такого неадеквата никто не захотел – все боятся мести. Он один раз с ножом набросился на соседа, который пытался его приструнить. В последний раз полиция приехала и уже через 15 минут уехала, а он остался на свободе. Такое чувство, что и полицейские его тоже боятся и не хотят связываться, – рассказывает Галина. – Дедушка пожилой живет с ними на одной лестничной клетке. Так жена, бедная, чуть что, стучит к нему, а он ее запускает и закрывает двери на все засовы. Этот кричит, орет, долбит дверь, один раз даже с топором приходил. А дедушка терпит и молчит, не открывает. Один раз такую осаду держал до 7 утра. Все это время весь дом слушал, как муж под окнами кричал матом на дедушку и на жену, стучал, звонил в двери, угрожал!
«СВО даром для психики не проходит»
Между тем в местных интернет-пабликах стали появляться первые сообщения о том, что в ночные заведения не пускают военнослужащих, вернувшихся с войны.
«Имейте ввиду, если вы приехали из СВО, и решили сходить куда-нибудь в клуб, например в «Гёдзе» (увеселительное заведение в центре Улан-Удэ – прим. ред.), то вас не пустят! Потому что, ты лысый, раненый, в шрамах. Как бэ фейс контроль не прошел… т.е. получается, вход в этот клуб только тем, кто красив на лицо. Тогда какого хера, Вы владельцы делаете вид, что помогаете парням нашим??? По вашему мнению парни, приехавшие в отпуск домой, в родные края, должны выглядеть как Брет Питт? Обидно, не приятно. Не справедливо. Сервис = гавно. Отношение = гавно», – написал автор анонимного поста (лексика и грамматика сохранены – прим. ред.).
В комментариях под постом многие сразу догадались об истинных мотивах отказавшей в обслуживании администрации заведения и поддержали ее:
«Надо же себя показать, что на СВО был. А потом учинить драку, набить морду соседу по столику, который избежал СВО, избить свою бабу, подозревая ее в измене с этим самым соседом, перевернуть столы и перебить всю посуду».
«Боятся неадекватных поступков после выпитого алкоголя. СВО даром для психики не проходит».
«А я б сходила в такой клуб, зная, что все настолько будет безопасно».
«Надо быть конкретным идиотом, чтобы не понимать, что любая «сво», как теперь принято говорить, повлияет на психическое здоровье человека, участвовавшего в ней. Здесь уже не важно «за» вы, или «против».
Под тем же постом появился комментарий, автор которого вместе с мужем столкнулась с таким же отношением в другом заведении:
«Недавно пошли поужинать с мужем в «Грильяж», стол был забронирован, – пишет Екатерина. – И пока я оплачивала за проход, муж курил на улице, встретил знакомых, они были тоже с СВО. Он был очень рад встрече, что они здоровые и живые. Подошли они вместе. И админ отказалась их впускать. Тоже из-за непритязательного вида. Я начала спорить. Если по поводу мужа я разобралась, то парней она не впустила. Тупо не впустила из-за их внешности. Они тоже были коротко пострижены, и кожа была загорелой и в шрамиках. И она знала, что они с СВО. Зато впускает кучу мужиков, которые палец о палец за жизнь не ударили, лощеные. Которые свалили сразу в Монголию во время мобилизации, а сейчас трясутся, боясь очередной мобилизации».
Аналогичные сообщения на протяжении всей войны приходят из разных регионов. В июне этого года одетого в военную форму участника войны не пустили в бар «Понеслось» в Воронеже. Видеозапись инцидента 15 июня опубликовал телеканал RT в телеграм-канале. После того как ролик появился в СМИ, менеджер, который не пропустил военнослужащего в бар, выложил видео с извинениями на YouTube. По его словам, после публикаций его «затравили в соцсетях, начали поступать угрозы», он удалил аккаунт и какое-то время предпочел скрываться.
В декабре прошлого года в соцсетях появилось видео из краснодарского бара «Руки вверх». На кадрах охранники заведения говорят, что вход в заведение в камуфляже неприемлем. Посетитель в военной форме пытается объяснить, что он «военный человек» и у него нет другой одежды. Лидер музыкальной группы «Руки вверх» и совладелец бара Сергей Жуков рассказал журналистам, что узнал об инциденте из телеграм-каналов и пообещал разобраться в ситуации, а также связаться с героем ролика. На следующий день он заявил, что отменил запрет на камуфляж в своих заведениях.
В том же месяце военнослужащих в форме не пустили в ночной клуб «Вега» в Новосибирске и таганрогское кафе.
«У нас есть дресс-код, он неизменен ни для кого. Начнем с этого, а закончим тем, что мобилизованные, которые приходят сюда, они постоянно учиняют здесь драки с ножами, и на людей бросаются, поэтому они сюда никогда не зайдут», – заявил сотрудник «Веги».
Месяцем ранее 43-летнего мобилизованного не пустили в саратовский бар Harat’s Pub, а в сентябре офицера, который был не в комуфляже, а в синем костюме из «Военторга» согласились пустить в ресторан только через черный ход. Дошло до того, что спикер Госдумы Володин предложил закрыть рестораны, которые не пускают к себе военных.
«Ребят, этих насильников, их просто немерено»
В конце июня владелец ЧВК «Вагнер» Евгений Пригожин заявил, что в Россию с фронта вернулись 32 тысячи бывших заключенных. Они получают безусловное помилование после полугода службы, боевого ранения или получения награды. После провалившегося мятежа наемники, завербованные во время войны из колоний, были распущены по домам. На днях право участников войны на освобождение от наказания подтвердил Верховный суд России.
Однако вагнеровцы, только вернувшись с войны, успевают снова совершить преступления. Так, в конце мая в Новосибирской области под арест отправили подозреваемого в изнасиловании двух школьниц 10 и 12 лет. Вагнеровец встретил девочек возле одной из школ города. Он сказал им, что у него есть пистолет и граната, которую он кинет в них, если они не будут его слушаться. После этого мужчина завел их за гаражи и изнасиловал. Девочки сообщили, что тот был в военной форме с черепом на шевроне. 31 мая глава ЧВК «Вагнер» Евгений Пригожин подтвердил, что задержанный был бойцом ЧВК:
«Мы проверили, да, мы его действительно забирали из колонии, когда я был в колониях, с ними беседовал… К сожалению, этого парня мы к себе, чтобы он погиб героем, опять забрать не можем. Набор закончился. То, что он сделал, – это, безусловно, очень плохо. Но я уже обращался к СМИ. Ну, ребят, этих насильников, их просто немерено, изнасилований – их просто происходит в день 20–50».
В Петербурге в начале июня вернувшийся с войны вагнеровец ограбил цветочный магазин, угрожая сотруднице взорвать здание. Незадолго до этого наемник избил администратора кафе неподалеку. До вербовки он отбывал срок в колонии за убийство, грабеж, избиение и мошенничество.
В Улан-Удэ 22 июля 29-летний вагнеровец, угрожая гранатой (позже выяснилось, что она учебная), похитил три мобильных телефона у 55-летней работницы местного кафе. Подозреваемого задержали – им оказался бывший участник ЧВК «Вагнер» 29-летний Руслан Гатин, приехавший с войны в мае этого года. До этого он уже был судим за кражу, грабеж и умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее за собою смерть. У подозреваемого изъяли учебную гранату «Ф-1». Возбуждено уголовное дело по части 2 статьи 162 УК РФ.
В Самарской области бывший «вагнеровец», вернувшийся в апреле с войны и получивший амнистию, после возвращения домой похитил и жестоко избил 9-летнюю девочку, подружку своего племянника. Он бил ее головой об пол, затем отнес в баню, где продолжил избиение. Девочка осталась жива, но у нее диагностировали кровоизлияния, кровоподтеки, множественные ушибы и ссадины. Мотивы своего поступка вагнеровец объяснить не смог.
Впрочем, опасность для окружающих могут представлять не только бывшие заключенные из числа бойцов ЧВК, но и любой, получивший на войне психологическую травму. О том, как меняет психику людей война, в интервью Сибирь.Реалии рассказал мобилизованный сельский житель из Бурятии.
– У нас было три наступления. И перестрелки обычные. Страшно, конечно, но человек привыкает ко всему – не хуже тараканов. Если психика хорошая, ты выдержишь. Но были люди, у которых психика не выдерживает. Были такие, что просто сходили с ума, начинали вести себя неадекватно. Например, человек вдруг начинает ходить туда-сюда, а потом берет гранату и кидает. Ну, просто ни с того ни с сего. Был и такой случай, что один другого застрелил после ссоры, – рассказал солдат.
По его словам, за собой он не заметил каких-то перемен, однако близкие считают иначе:
– Когда был в отпуске дома, друзья говорили, что изменился. Мама – тоже. Мол, стал более молчаливым, замкнутым. Говорит, что она меня окликает по имени, а я смотрю сквозь нее и не слышу. Я сам за собой не замечаю ничего такого. Разве что курить там начал, раньше не курил.
«Никто не возвращается с войны таким, каким был»
В России впервые за 20 лет в 2022 году выросло число убийств и покушений на убийство. Об этом договорится в докладе адвокатского объединения «Травмпункт» (в него входят адвокаты, специализирующиеся на защите жертв насильственных преступлений), который был обнародован в конце марта 2023 года. До 2022 года статистика Генпрокуратуры показывала «устойчивое сокращение» убийств и покушений: с 32 265 случаев в 2002 году до 7332 в 2021 году. Но в 2022 году число таких случаев стало больше на 4% – 7628 случаев. Рост числа убийств, покушений на убийство и проявлений домашнего насилия авторы объясняют несколькими факторами, прямо или косвенно связанными с войной. Среди причин роста насилия – возникающий у участников боевых действий и пострадавших гражданских лиц синдром посттравматического стрессового расстройства (ПТСР), говорится в докладе юристов.
По данным экспертов, в 70–80% случаев убийства в России совершаются в состоянии алкогольного опьянения. Между тем розничные продажи алкоголя крепостью более 9% выросли в России в 2022 году на 6,8%, водки – на 5,9%, а всей алкогольной продукции без учета пива, медовухи и продаж в сетях общепита – на 3,5% по сравнению с предыдущим годом.
Улан-удэнский психолог Сергей Нечаев (имя, фамилия изменены по его просьбе) утверждает, что теперь военная тема сквозит едва ли не на каждом приеме в его кабинете. К частному специалисту приходят как родственники тех, кто все еще находится на войне, так и тех, кого уже нет в живых. Бывшие военнослужащие тоже приходят за помощью, хоть и намного реже.
– Сергей, у кого-то из вернувшихся с войны психика явно кардинально меняется, а у кого-то все не так страшно. От чего это зависит?
– Никто не возвращается с войны таким, каким был прежде. Это в принципе невозможно. Участие в боевых действиях в любом случае накладывает отпечаток на психику любого человека. Около двадцати процентов из тех, кто побывал за красной лентой, не могут вернуться к нормальной жизни. У них четко наблюдается симптоматика посттравматического стрессового расстройства. ПТСР – это клинический диагноз. Эти люди испытывают серьёзные сложности в адаптации к реальной жизни. У них нарушается сон, появляются «флешбеки», проявляется ярко выраженная депрессивная симптоматика. Появляются различного рода аддикции (зависимость) для того, чтобы забыть пережитое (алкоголь, наркотики и т. д.).
– А что с оставшимися 80 процентами?
– Это те люди, у кого участие в боевых действиях не привело к психическому расстройству. Но психологические проблемы, не выраженные на уровне клинических проявлений, безусловно, присутствуют. И они тоже испытывают определённые трудности в адаптации к мирной жизни, кто-то в большей степени, кто-то в меньшей.
Допустим, повышенная агрессивность. У многих есть чувство несправедливости, чувство ущемлённого личного достоинства. Или зачастую острое переживание горя по поводу утраты боевых товарищей. Бывает, что люди стали свидетелями того, как гибли сослуживцы, друзья. Чувство вины – одно из самых часто переживаемых чувств. Здесь и вина выжившего (мои товарищи погибли, а я нет), реже – угрызения совести, что и ты сам тоже стал виновником гибели людей.
– Вы говорите, к вам обращаются больше родственники, чем сами военнослужащие. Почему?
– Основная проблема - это стигматизированность психологической и психиатрической помощи среди военных. Для них идти к психологу – проявление слабости. Для многих это автоматически означает, что ты какой-то больной, ущербный. Там прямо гамма противоречий и чувств. Многие боятся, что специалист не сможет их понять. Еще есть страх осуждения за те переживания и эмоции, которые они испытывают. И за то, что они самостоятельно не могут справиться с этими эмоциями, они опять-таки себя клеймят и чувствуют стыд.
– Но все-таки есть и те, кто приходит…
– Сами военные обращаются ко мне только под давлением семьи и в связи уже с какими-то обострившимися проблемами (алкоголизм, неконтролируемая агрессия и прочее). То есть когда родственники ставят ультиматум: или ты идешь к специалисту, или до свидания. Люди, которые обращаются ко мне как к частному психологу, категорически не хотят идти в государственные организации. Они там не чувствуют себя в безопасности, потому что для них важна анонимность. Поэтому я вам рассказывать какие-то конкретные примеры и ситуации, конечно, не буду. Люди боятся за свою карьеру, боятся наказания за свои «неправильные» с точки зрения государства взгляды и чувства, поэтому приходят ко мне в частный центр, где консультации стоят немалых денег. Еще они опасаются, что их могут заклеймить больными, психически неуравновешенными. Из-за чего они могут потерять работу, карьеру. Особенно это важно для кадровых офицеров.
– Что за «неправильные» взгляды?
– Даже зная о том, что анонимность полная, люди остаются крайне закрытыми и очень боятся говорить о своих мыслях и чувствах. Им страшно говорить даже психологу о том, что на душе. Ко мне ни разу не приходили мобилизованные или добровольцы, только кадровые офицеры. Они очень часто испытывают чувство вины. А еще мысли о несправедливости происходящего. Что вокруг слишком много лжи. Все и всем врут, все прикрывают свои пятые точки. Разговоры в таком контексте. Среди тех, кто обращался ко мне за психологической помощью, я в принципе не видел людей, которые бы говорили, что мы там бьемся с нацистами, что наше дело правое. Людей, идейно заряженных, Z-патриотов, я не встречал. Наверное, они не обращаются за психологической помощью.
– Может быть, потому что они и не испытывают чувства вины или угрызений совести? Считают себя во всем правыми?
– Можно лишь предполагать. Я не могу говорить за тех, кого я не видел.
– В Улан-Удэ стали появляться новости о том, что вернувшиеся с войны проявляют агрессию к окружающим, будучи уверенными, что им все вокруг что-то должны. Как можно объяснить такое поведение?
– Нельзя подходить с одним лекалом ко всем. Нужно понимать, что в войне участвуют люди разные с разной мотивацией, все они оказались там по разным причинам. Есть бывшие уголовники, которые воспринимают войну как великолепный шанс и дозволение реализовать свой скрытый садизм. Кадровые военные, по большей части – это люди, которые шли служить родине. У них переживания совершенно другие. Они страдают от того, что чувствуют несправедливость и видят обман. Что они были вынуждены выполнять преступные приказы, с которыми они, быть может, не согласны вовсе. Добровольцы – отдельная категория. О том, как они себя ведут по возвращении, я знаю из рассказов членов их семей (матерей, жен). Большинство этих людей не могли реализоваться в мирной жизни. И здесь речь не столько о деньгах, сколько о социальном статусе. Вы, наверное, видели рекламу: дескать, работа бывает разной, ты таксист, курьер, грузчик, уборщик – разве это настоящая мужская работа? Дальше идет предложение настоящей, по мнению рекламщиков, работы.
От такого постоянного давления люди чувствуют себя униженными, нереализованными. И для них война – шанс на то, чтобы стать уважаемым человеком, неприкосновенным, а еще лучше героем, которому все должны. Побывав на фронте, они почувствовали свою значимость, ощутили себя героями, а не теми жалкими людьми, которыми считали себя ранее. Поэтому люди с такой мотивацией, скорее всего, и будут сейчас качать права в ресторанах и на улицах, да и дома тоже. Внутренняя мотивация, исходные установки человека и оказывают непосредственное влияние на то, каким человек выходит оттуда.
Исследования людей с ПТСР говорят о том, что ярче всего дезадаптация проявляется у тех, чьи изначальные установки и привычная картина мира были особенно травмированы, разрушены. Например, иллюзия собственного бессмертия, простого мира (что мир построен по таким-то правилам и все в нем понятно), справедливого мира. На войне именно эти базовые установки разрушаются, и те, для кого они много значили, наиболее сильно подвержены разрушению и дальнейшей дезадаптации, вплоть до клинических проявлений, в том числе депрессии, алкоголизма и так далее.
Моя задача как психолога – в том, чтобы примирить человека с самим собой. Чтобы он принял ответственность за свои решения и поступки и понял, как в связи с этим ему строить дальнейшую жизнь. Без излишнего самобичевания, самоукоров и прочего. Некоторым людям смириться и принять ответственность за свои действия, посмотреть в глаза самому себе бывает очень страшно, подчас невозможно. Почти у всех моих клиентов есть или были суицидальные мысли. В любом случае все, что было там, останется с тобой навсегда. Но я могу помочь человеку только в том случае, если он сам хочет моей помощи.
«Агрессия – реакция на разрушенные иллюзии»
– А откуда берется такая яростная агрессия?
– Это закономерная реакция на разрушенные иллюзии. Сейчас число и бытовых преступлений, и тяжких будет расти. Это уже начинается. Можно к гадалке не ходить – уровень преступности возрастет. Так было и после афганской, и после чеченской и после Великой Отечественной войн. На войне все ограничители снимаются. И убийства, поножовщина – уже не такое табу, как прежде. Границы размываются не сразу, но их размывание происходит. А под действием алкоголя или наркотиков они становятся все тоньше и тоньше.
– Есть ли отличие этой войны и последствий, которые нас ждут, от тех войн, что вы перечислили?
– По социально-психологическим параметрам разницы нет никакой. Психологически это оказывает одно и то же воздействие, и есть даже такой термин «боевая травма». Это психологическая травма, которая приобретается в результате участия в боевых действиях. Вы должны понимать, что даже после Великой Отечественной войны уровень преступности был зашкаливающий. Вспомните маршала Жукова. Кто такой маршал Жуков? Человек, выигравший войну. Чем он занимался после войны? Когда он впал в немилость к Сталину, тот его отправил усмирять преступность в Одессе. Вы представляете, каким был уровень преступности, что на борьбу с ней отправили регулярные войска? Жуков переодел своих офицеров в трофейные кожаные плащи, вооружил пистолетами и отправил ночью гулять по ночной Одессе, дав приказ убивать гопников, которые попытаются их ограбить. Вот такими средствами боролись в том числе. Я уже не говорю о бытовой преступности в те времена, пьянстве и так далее.
Как я уже говорил, когда ломаются иллюзии, представления о мире, это приводит к личностной дезадаптации. А вот то, каким образом его личностная дезадаптация выльется в социальное поведение, – это уже совершенно другой вопрос. У кого-то оно выливается в пьянство, у кого-то в депрессию, а у кого-то – в преступное поведение.
– Вы сказали, что большая часть ваших клиентов – родственники тех, кто погиб или сейчас находится на войне?
– Да, родственники военнослужащих тоже находятся под огромным психологическим напряжением. Их жизнь тоже поделена на до и после войны. Потерявшие своих близких не могут смириться с утратой. Те, кто все еще ждет с войны мужей и детей, находятся в постоянном адском психологическом напряжении и боятся телефонной трубки и звонков, услышать в любой момент самое страшное. В принципе, должна существовать комплексная реадаптация участников боевых действий и членов их семей. И я считаю, что она должна существовать и реализовываться на уровне Минобороны или правительства.
– Но разве такая помощь не предоставляется?
– Да, и я сам работал в этой правительственной программе. Они пытаются запихнуть психологов во все возможные дырки, что называется. Как таковой стратегии, всеобъемлющей программы я там не видел. Все психологические проблемы они предлагают решать созданием социальных роликов. Никто не задаётся вопросом о создании какой-либо инфраструктуры и прочее. Сейчас говорят о том, что психологи должны быть в каждой поликлинике. Откуда взять этих бесплатных психологов, как они должны работать, этого тоже никто не знает. Причём до меня дошли слухи, что психологов там настолько не хватает, что они собрались переквалифицировать врачей общей практики. Но какой психолог из врача общей практики? Такая работа не ведётся, и она не может вестись до тех пор, пока не появится закон о психологической помощи. Его нет до сих пор.
– Вы поэтому ушли из этой системы?
– В том числе. Я увидел, что все это сплошное показушничество, неэффективность, а реальной работы как не было, так и нет. И даже в эту сферу – психологии, вроде как отдельной самодостаточной дисциплины, проникают элементы пропаганды. Как видеоролики с поющими скорбящими вдовами в мундирах погибших мужей могут психологически помочь тысячам людей, которым нужна помощь в лечении ПТСР здесь и сейчас?
– Выходит, эти люди предоставлены самим себе и уже сейчас уместно спрашивать психологов о том, как себя вести с теми, кто вернулся с войны и проявляет явную агрессию к вам? Спокойно разговаривать, уходить или молчать?
– Самый лучший способ – это только бегство.
