Поезд как одно из знаменательных достижений цивилизации имеет особое значение в творчестве выдающегося писателя ХХ века Чингиза Айтматова. И не случайно: ведь с самого момента возникновения еще в замыслах инженеров этот вид техники представлял собой промышленную революцию. Тем и явился он, в десятки раз сократив время перевозки груза и сотни раз пассажиров в больших количествах против прежнего. Произошло реальное ускорение времени и стяжение пространства. Именно с локомотивом паровоза сравнивал Карл Маркс революцию, видя в ней главную движущую силу истории. А многие и теперь считают стимулирующей силой развития цивилизации... войны.
В начале пути
Творческая судьба и жизненный путь самого писателя проходили под чрезвычайно смыслоемким знаком поезда-революции, поезда-бега времени, поезда-устрашающе ускоряющейся истории, словно рвущейся к своему катастрофическому Завершению... Но тогда еще ничто не предвещало о вполне возможном при таком ходе Конце. Тогда только начиналось все то, неожиданный для многих обрыв чего переживает сегодня человечество. Хотя уже Арстанбек (1824-1878) представлял мир новейших времен «переворачивающимся на лезвии бритвы», кыргызы шагнули в железный век лишь в начале прошлого столетия. Где-то в годы Первой мировой войны сгорела дотла мельница деда Чингиза Айтматова. И тот «уходит вместе с двенадцатилетним сыном Торекулом... на строительство железнодорожного тоннеля близ станции Маймак...». «..Не сгори та несчастная мельница, дед не пошел бы на железную дорогу, - вспоминает Айтматов в известных «Заметках о себе», - а отец вряд ли начал учиться в городе». Рожденный в семье передовых представителей первого поколения кыргызской интеллигенции, будущий автор романа «И дольше века длится день» рано лишился отца – Торекул Айтматов пал жертвой сталинской репрессии...
Таким образом, личное отношение Айтматова к Октябрской революции было, с одной стороны, непосредственно прямое, а с другой – сложное, и не могло быть простым. Уже с мальчишеского возраста он в достаточной мере прочувствовал, сколь губительно и страшно своей бессмысленностью людское стремление все в жизни подчинить темпоритму перестука ускоряющихся колес бездушной машины – поезда ставшей самоцелью революции. В душе вступившего в самостоятельный путь юноши зрел бунт против безжизненного «локомотива истории».
Первая попытка сорвать стоп-кран
Да, подспудно зрел этот бунт, хотя в принесшей Айтматову мировую известность повести «Джамиля» герои, «не оглядываясь», лишь «уходили в сторону железнодорожного разьезда». Но уже в «Первом учителе» отчетливо выражается неприятие инертного движения времени. Пусть герои произведения и осознают неизбежность и даже необходимость необратимого хода исторических событий, но все же терзает сомнение их в глубине души: не упущено ли что-либо более значительное, - самое важное, несравнимо ценнее всего хорошего, что дала революция? Бесспорно, именно революция спасла Алтынай от удела жертвы адата, по которому замуж девушек (часто несовершеннелетних) выдавали насильно, продавали старым богачам. Очень хорошо, что она вырвалась из-под колеса старой арбы, столетиями калечившей судьбы тысяч женщин, прекрасно, что Алтынай поехала учиться «в большом городе, о котором мечтал Дюйшен, в больших школах с большими окнами, о которых рассказывал он». Но...
«Дюйшен побежал рядом с вагоном, потом отстал, потом вдруг рванулся и крикнул.
- Алтына-а-ай!
Он крикнул так, будто забыл сказать Алтынай что-то очень важное и вспомнил, хотя и знал, что было уже поздно...».
Кто знает, если не война, куда ушел Дюйшен, застала бы его Алтынай, когда приехала за ним в аил с учебы и были бы счастливы они? Но не суждено было им встретиться после той разлуки на станции - поезд времени, вставший на рельсы революционных перемен и затем войны, раз и навсегда разделил их по разным эшелонам - эпохам. Дюйшен был – и хорошо это сознавал – представителем первого поколения революционеров, положивших свои жизни, как шпалы, под магистральный путь для нового, молодого племени Алтынай Сулаймановых. Вспомним следующий эпизод, когда уже ставшая академиком Сулайманова во время одной из своих поездок увидела стоявшего на обочине железнодорожного работника Бейнеу, которого приняла за своего учителя Дюйшена:
«Стойте! - крикнула я на весь вагон и кинулась к выходу, сама не зная, что делать, но тут увидела стоп-кран и с силой сорвала его с пломбы. Сшиблись вагоны, поезд резко затормозил и так же резко сдал назад. С грохотом повалились вещи с полок, покатилась посуда, заголосили дети и женщины. Кто-то крикнул не своим голосом:
- Человек под поездом!..».
Понятно, что в тот раз никто не погиб, возможно, даже не получил серьезных ушибов. Однако возглас о гибели человека имеет подтекстуальный смысл.
«Путь соломщика» и железная дорога
Через год после повести «Первый учитель» выходит новое произведение Айтматова – «Саманчынын жолу» («Путь соломщика»), посвященное отцу писателя Торекулу, место захоронения которого до недавнего времени было неизвестно, и матери Нагиме, вырастившей всех четверых детей. На необычайно глубокую автобиографичность повести указывает не только предпосланный эпиграф-посвящение. Еще подростком будущий писатель вращался в самой гуще народной жизни в тяжелейшую пору войны. Одного за другим эшелоны уносили сыновей горного аила на невиданное побоище. Рельсы военного поезда легли поперек дороги жизни – пути соломщика...
Вот так непосредственно, живо, проникаясь во всю безмерность горя матери, провожавшей сына на войну, мог только один Чингиз Айтматов, имевший за плечами собственную трудную биографию, биографию жизненную и духовную:
«В эту минуту раздался рядом крик:
- Мама-а-а! Алима-а-ан!
Он! Маселбек! Ах ты, боже мой, боже! Он проносился мимо нас совсем близко. Всем телом перегнулся из вагона, держась одной рукой за дверь, а другой махал нам шапкой и кричал, прощался. Я только помню, как вскрикнула: «Маселбек!» И в тот короткий миг увидела его точно и ясно: ветер растрепал ему волосы, полы шинели бились, как крылья, а на лице и в глазах - радость, и горе, и сожаление, и прощание! И не отрывая от него глаз, я побежала вдогонку. Мимо прошумел последний вагон эшелона, а я еще бежала по шпалам, потом упала. Ох как я стонала и кричала! Сын мой уезжал на поле битвы, а я прощалась с ним, обнимая холодный железный рельс. Все дальше и дальше уходил перестук колес, потом и он стих.
И сейчас еще порой кажется мне, будто сквозь голову проносится этот эшелон и долго стучат в ушах колеса».
Толгонай, проклинавшая войну; Танабай, у которого отобрали иноходца и глумились над идеалом мирового революционера; Мальчик, уплывший из кордона (микромоделя закрытого, ограниченного общества) в Белый пароход своей мечты; Султанмурат, вынужденный вступить в неравный бой со злом; древние и современные манкурты, ставшие жертвой невиданной тирании над памятью человека (тут различаются лишь способы, средства – шири, надеваемые на голову пленника, идеологическое оболванивание с помощью СМИ, военная операция «Обруч»); Авдий, которого казнили палачи Обера Кандалова, представителя имперской власти, вознамерившейся сковать весь земной шар в металлические обручи… Во всех основных произведениях Чингиза Айтматова чувствуется идейный мотив: достоинство человека, его личное счастье должно стоять выше «исторической необходимости» и авторитета власти.
Наперерез не-гринвичскому
...В этих краях любые расстояния измерялись применительно к железной дороге, как от Гринвичского меридиана...
А поезда шли с востока на запад и с запада на восток...
«И дольше века длится день»
Кто не успел полностью забыть школьный курс географии, должен знать эту линию по кругу глобуса, разграничивающую восточное и западное полушария Земли, называемую Гринвичским меридианом. Получилось так, что железный век проложил новый меридиан, наперерез прежнему, определил новые координаты пространственного и временного измерений. Беспредельность степей и нескончаемость горных гряд свернулись теперь в сетчатке железных дорог. Трескучий обруч металла сжимает земной шар... Насильственно оборвалась и связь времен: тоталитарная идеология стремилась вести новый отсчет времени с октября 17-го. А все, что было до него, предполагалось или забыть, или «знать» так, как это «положено», как это разрешается «единственно верным учением». Но и последующие дни и годы подвергались расщеплению – по пятилеткам, по отрезкам между съездами и пленумами, постановлениями и резолюциями.
И рушится целостность человека, превращается он в стройматериал для новой Вавилонской башни тотального единомыслия, единоязычия и единообразия во всем. Из всех граней сложного, по-своему богатого характера революционера остается одна – нетерпение, и то вырождается в нетерпеливость, поскольку поддерживающие его исконное качество другие компоненты характера выхолащиваются. Обостренное некогда чувство справедливости притупляется, а равенство, во имя чего восстал труженик, подменяется плоской уравниловкой. Навязывается массам единомыслие, вернее, безотказное пережевывание спускаемых сверху «истин» вместо познания многогранной действительности. Форсируется переход к единоязычию, что неизбежно привело бы к обеднению человеческого духа. Трескучее канцелярское косноязычие сужает лингвополе до одного единственного языка и, затем, до единственно преемлемого для верхов стиля т.н. деловых бумаг. Богатую сложность картины мира сменяют бессмысленные путаницы, а мудрую простоту жизни – люмпенский примитивизм существования жадного потребителя.
Все это стало причиной неминуемого образования трещины вдоль псевдокоммунистического небоскреба, что обнаружила себя для большинства лишь после смерти Сталина. И массовые плач и причитания были выражением не народного горя, а страха толпы - наиболее инертной части народа. Обратимся к тексту романа:
«...Прохожие же косились на эту пару, на Зарипу и Едигея, думали, конечно, про себя: вот, мол, поскандалили людишки. Обидел он ее, наверно, крепко... Но, оказывается, не все так думали.
Плачьте, добрые люди... Плачьте, - раздался рядом соболезнующий голос. - Лишились мы родимого отца! Как-то теперь будет?
Едигей поднял голову и увидел проходящую мимо женщину в старой шинели, на костылях. Одну ногу у нее отняли по самое бедро. Он ее знал. Бывшая фронтовичка, работала в билетной кассе на станции...».
«А поезда шли, как и полагалось им идти, что бы ни произошло на свете. Через полчаса должен был проходить по линии поезд дальнего следования под номером семнадцать... Никому, однако, не могло приходить в голову, что на этот раз придется семнадцатому остановиться на Боранлы-Буранном. Так решил про себя, причем твердо и спокойно, Едигей».
Сорвав руками своего героя стоп-кран семнадцатого, Чингиз Айтматов этим самым утверждает культ человека против культа идола (ошибочно названного «культом личности», ведь имевший место культ Сталина фактически был знаком, символом тотальной безликости). Даже знак траура по поводу кончины «отца народов» должно использовать для остановки поезда, чтобы смогла с него сходить вдова жертвы репрессии.
Писатель вновь провел свою линию поперек псевдогринвичу, и перед нами – прежний меридиан, пролегающий вдоль Пути Соломщика. Наперерез ограничениям так называеой классовой вражды, отрицая биполярное противостояние Востока и Запада, прорывается художественная мысль Айтматова в космические масштабы.
Жолдош ТУРДУБАЕВ, литератор.
Примечание. Мнение автора статьи может не совпадать с позицией редакции «Азаттыка».
