У Айтматова-писателя была одна неизменная черта - он мог «правильно» говорить и выступать на различных съездах и высоких форумах, не сильно отходя от основного курса текущей политики СССР, но никогда не врал и не противоречил истинным убеждениям в своих произведениях. Для этого у него был огромный набор чисто художнических приемов и средств - от философской символики, мифологических параллелей и аллегорий до глубоко запрятанных смысловых кодов и шифров. Поэтому обслуживающие идеологические потребности коммунистической партии критики и литературоведы всегда считали Чингиза Торекуловича одним из столпов социалистического реализма нового времени, а на самом деле его творческие замыслы разворачивались в полном согласии с эстетикой так называемого евразийского экзистенциализма, а в последние годы и постмодернизма. Но в одном исследователи были правы - Айтматов был в самом глубоком смысле слова гуманист, философ, который предчувствовал и художественно предвосхитил приближающуюся катастрофу большого Союза, услышал этот тектонический разрыв в интеллектуальных недрах страны, в то же время увидел эту зарю свободы, которые пробивались сквозь шум и ярость идеологического апокалипсиса перестроечного СССР.
У Айтматова был особый художнический дар в самом рядовом человеке увидеть знаки Времени, распознать большую Историю. В советской литературе какие только образы - рабочих-стахановцев, чабанов - героев труда, сталеваров и шахтеров - не созданы, но айтматовские чабаны и табунщики, железнодорожные рабочие и учителя без преувеличения олицетворяли целую эпоху, обнаруживая титанический дух в своей борьбе и поражении. Поэтому многие его герои предстают как титаны античности, у которых пламенная душа и чувствительное сердце, но и страдания их связаны с вопросами и проблемами, над которыми бьется человечество вот уже столько веков. Он вывел свою гуманистическую формулу и моральное кредо: плача на коленях, восстать во гневе. Чем это не страсть Гойи, чем не просветление Рембрандта?
И все же особо следует сказать об одном обстоятельстве. Чингиз Торекулович мерой человеческой состоятельности каждого считал, прежде всего, Любовь. В этом смысле он наиболее близок к ценностям скорее Просветительства, чем Ренессанса, чем к Достоевскому или культуре экзистенциалистов или современных постмодернистов. Это понятие у него имело определенно сакральный смысл, а в любви он так и остался как бы подростком, юношей с чистыми помыслами, не акцентирующим, как говорят, на обратной ее стороне, на ее психофизическом интерьере и анатомии. Стоит вспомнить его «Джамилю», даже «Первый учитель», не говоря о его поздних вещах. Во-первых, Чингиз Торекулович воспитан был прекрасно и, во-вторых, мораль и этика, чувство долга и преданности для него всегда были непререкаемыми ценностями жизни. В вопросах жизни, в политике, в быту он всегда был реалистом и не витал в облаках, но в любви, в ее восприятии, в ее творческом преломлении он так и оставался романтиком, человеком тургеневского склада души, истинным гуманистом.
Бог его, такого киногеничного и рожденного быть театральной суперзвездой уровня Лоуренса Оливье, одарил многими достоинствами, о которых можно было бы говорить долго. Но господь был особенно щедр, наделив его удивительно благородным, влюбчивым сердцем и очень тонкой чувственностью. И это сыграло особую, ключевую роль в его творческой жизни. Перефразируя Достоевского, можно было сказать, что чувство красоты жизни и ранняя любовь его буквально спасли, озарили его очень трудную и мучительную юность, в то же время предвосхитили в нем большого Художника. Поэта и философа.
Хотя сам Чингиз Торекулович ничего не оставил в плане воспоминаний о первых своих любовных привязанностях, но совершенно ясно, что между подростком Сейитом в «Джамиле» и им самим существует самая прямая связь. Как подтверждают ряд исследователей и близкие писателя, у него в юности действительно была такая полудетская и полуюношеская любовь. Джамиля, круглолицая, жизнерадостная, веселая кыргызская мадонна - это айтматовский символ женской красоты, некий его секс-символ, его прекрасная Беатриче, что в свое время навсегда озарила жизнь великого Данте. В то же время этот тип кыргызской женщины, сама эта пасторальная история любви в жизни Айтматова сублимировались, как у другого титана Возрождения Леонардо да Винчи, в мощный позыв творчества. И Айтматов создал свою Мону Лизу, свою кыргызскую Джоконду, написав «Джамилю», это степную серенаду в духе «Сна в летнюю ночь» Ф. Мендельсона, написанную под влиянием одноименного произведения Шекспира.
И все-таки «Джамиля» - это не только прекрасная история любви, восхитившая Луи Арагона. Это прекрасная история Рождения художника, психоаналитическое описание творческой сублимации, возникновения огромной, всепожирающей воли к творчеству. Поэтому этот факт жизни и творческой биографии Айтматова я называю «Синдромом Леонардо».
В этой связи не могу не поделиться одним своим наблюдением, почерпнутым уже из жизни самого Чингиза Торекуловича, у которого автор этих строк пользовался привилегией быть достаточно близким и часто общаться. Так вот, однажды в 1985 году, оказавшись в его квартире в Москве, довелось первый раз увидеть и познакомиться с его супругой - Марией Урматовной Айтматовой, последней Музой писателя, и поймать себя на совершенно осознанной мысли, что я ее где-то видел и знаю. Но дело было в том, что я никак не мог ее видеть, потому что наши пути никогда не пересекались. Потом только понял, что эта милая, красивая со всех точек зрений женщина и есть вылитая Джамиля из одноименной повести, за которую Луи Арагон молодого кыргызского писателя поставил рядом с Шекспиром. Сходство реального человека с литературным образом было настолько очевидным, что мне реально казалось, что передо мной знакомый человек.
Позже много раз доводилось убеждаться, что айтматовские женщины в литературе примерно одного и того же типа и облика, они чем-то напоминают знаменитую «Дочь Советской Киргизии» С.А. Чуйкова, то есть преставляют кыргызские женские типажи красоты. И Толгонай, и Алтынай, и Джамиля, и Зарипа, даже Айдана из последнего романа «Когда падают горы» имеют между собой очень схожие черты, хотя характерологически все они индивидуальны и выделяются своей личностной особенностью.
Я, по-видимому, вызову возражение коллег-литературоведов, особенно будущих биографов Айтматова. Но хотел бы высказать убеждение, что наш великий соотечественник свою прекрасную Беатриче, в которую навсегда влюбился еще подростком, в военные годы, интуитивно искал и в реальной жизни. И находил. Не мое дело углубляться в интимную сторону жизни Чингиза Торекуловича, но, думаю, выделить две его Музы все-таки позволительно, тем более об этом не раз высказывался сам писатель. Это, конечно, Бибисара Бейшеналиева, великая кыргызская балерина, и Мария Урматовна Айтматова, на руках которой он и ушел в мир иной. Обе были вылитые Джамили в молодые годы. Джамили во плоти, некие кыргызские мадонны, воспетые писателем в его знаменитых текстах.
Я этим хотел лишь сказать, что в ранние годы рождением в себе писателя, художника слова божьей милостью Чингиз Торекулович обязан был прежде всего Ее Величеству Любви, как это случилось у Данте с Беатриче, у Леонардо с Моной Лизой.
Осмонакун Ибраимов, профессор.
