Когда вспоминаешь жизнь советских людей конца 80-х и начала 90-х, так называемых бурных и лихих, невольно приходит на память великий роман Чарльза Диккенса «Тяжелые времена» - о периоде дикого капитализма в Англии. Люди в СССР, как и в том романе, совершенно отчаялись, на обесценившиеся деньги невозможно было что-нибудь серьезное купить, народ был злой и крайне недовольный.
Рубль, как валюта, стал не просто действительно «деревянным», но грустным символом галопирующей девальвации и умирающей советской командно-плановой экономики. К 1992 году его девальвация превысила 10-кратный рубеж, а в России, как было сообщено тогда в Госдуме, скорость инфляции составляла 1 процент в день. Это сильно ударило и по экономике Кыргызстана, и по подсчету финансистов, только в 1992 году из-за роста курса доллара и гиперинфляции рубля наша республика понесла потери в 13 миллиардов рублей.
Жуткое и поистине голодное время стояло и в самой Москве начала 90-х. Об этих днях так вспоминает Дж. Сааданбеков, опытный партийный работник и идеолог: «Каждодневно я видел мрачные, без привычных склок и скандалов, очереди. Абсолютно пустые магазины. Женщины, мечущиеся в поисках хоть каких-нибудь продуктов. Мы жили в «Москве» - в главной гостинице страны, и там дело дошло до того, что не достанешь даже сосисок. Утром в ресторане стояла громадная очередь за яичницей. Ценники приходилось менять едва ли не каждый день. Только за январь и февраль 1992 года цены на товары выросли в среднем в 5-6 раз и продолжали расти. Стоимость некоторых, ранее крайне дешевых товаров, выросла в апреле в 20-30 раз. Цена на соль увеличилась в 100 раз (с 9 копеек до 9 рублей за 1 кг). Цена на спички увеличилась в 250 раз. Оптовые цены росли вдвое быстрее розничных».
Именно в это время вводилась в России карточная система, заработную плату выдавали посудой и водкой, конфетами и тканями, углем и консервами. Ничего другого не оставалось, как идти на кардинальные реформы. И российское правительство Егора Гайдара с согласия Бориса Ельцина вынуждено было заняться ими, чтобы спасти экономику, и называли это «шоковой терапией». И спасли. Уже к 92-му году экономика стабилизировалась, инфляция остановилась, магазины начали пополняться товарами. Но ценой этого спасения были неимоверные человеческие страдания, потеря сбережений, слезы и проклятия.
За некоторыми исключениями такому пути следовал и Кыргызстан, и чем это было чревато и какие имелись тяжелые последствия - это отдельная и большая тема. Я назвал бы это время неким судным днем, временем апокалипсиса, порогом ада. Временем, когда меновой стоимостью выступали не деньги, а бутылка водки, мешок муки, один ягненок... К тому же в 1990 году возник острейший дефицит на продовольственном рынке. В магазинах были пустые полки. Возникли перебои с хлебом, сахаром, молоком - самыми необходимыми продуктами питания. Например, чтобы добраться из Нарына до Фрунзе, давали одного ягненка. И таким образом, стадо в 12 миллионов овец Кыргызстана, о чем с гордостью вещала наша статистика, за очень короткий срок сократилось до минимума, целые животноводческие хозяйства пошли под нож, остальные были разворованы и съедены. И хорошо, что они были - иначе наступил бы голод. Но это был уже геноцид животных, исчезновение колхозов и совхозов, истребление лошадей, слез яков и молчания ягнят…
Начались массовая безработица, отток специалистов, обострение социальных проблем, задержки с выплатой зарплат и пенсий на полгода-год. В такой крайне тяжелой ситуации надо было что-то предпринимать, определяться в выборе пути, остановиться на какой-то политико-экономической идеологии. Как говорил Владимир Ленин в канун Октябрьской революции, ситуация требовала быстрых, пусть болезненных решений, потому что медлить с решением было смерти подобно. Что и было сделано.
В тот период много говорили и писали о польском опыте, более известном как «шоковая терапия» и проведенном в 1990-1991 годы по плану министра финансов Польши Л. Бальцеровича, всемирно известного специалиста по макроэкономике. Результативность польского опыта была, по общему мнению, очень высокой, потому что быстро вела к финансовой стабилизации, резкому сокращению темпов инфляции, значительному уменьшению дефицита, устойчивости денежного курса, стабилизации макроэкономических показателей. Все говорили, в том числе такой известный экономист, как Джеффри Сакс, профессор Гарвардского университета, что рецепт доктора Л. Бальцеровича самый эффективный, хотя болезненный в первое время, но столь же результативный, поскольку довольно скоро ликвидировал товарный дефицит и очереди в магазинах, а народ начал быстрее привыкать к стилю и психологии жизни в условиях рынка.
Следует особо подчеркнуть, что в то время почти все прогрессивно мыслящие люди, политики и ученые были убеждены, что нужно быстрее переводить экономику на рыночные рельсы. То есть ввести частную собственность, учить людей бизнесу, свободному предпринимательству или, используя терминологию марксизма, распространять частную собственность на средства производства, отпустить цены на товары первой необходимости. Проще говоря, жизненно важно было не врать и не заниматься ретушированием реального положения дел, а громко объявить, что корабль тонет. Что идем все вместе ко дну. Надо было скорей раздать всем шлюпки и хотя бы щепочки для спасения, при этом всячески подбадривая людей оптимистическими сценариями дальнейшего развития дел.
На эту роль как нельзя лучше подходил опытный лектор Аскар Акаев, имеющий природный талант пропагандиста и агитатора, умеющий убеждать, утешать, а порой и чуть-чуть приврать, напустив пафоса, чтобы вести за собой растерянный, но обнадеживаемый им народ.
Было решено, что Кыргызстан изберет для себя именно вариант Л. Бальцеровича. По сей день спорят: был этот вариант реформ единственно правильным или были другие способы? Дать однозначный ответ, по-видимому, нельзя. Конечно, наверняка были другие пути и способы решения проблем. Но в то время провидцев и предсказателей не было, и сделано было то, что сделано.
С другой стороны удивляло, что мало кто из рядовых граждан радовался, прыгал от радости, когда в его руки попали овцы или коровы, потому что все это было обузой, лишней заботой. Именно конец 80-х и начало 90-х реально показал, что Homo soveticus - это тип, далеко отброшенный от монетарной культуры, бизнес-цивилизации, привыкший жить в мире патерналистского сознания, набивший свою голову самыми разными мифами и идеологемами, оторванными от реальной жизни. Это был тип, избравший образ жизни «быть, как все, и жить, как все», никогда не высовываться и ничем не рисковать. Поэтому самым трудным в период реформ было не столько разгосударствление имущества, сколько возвращение людям чувства собственника.
Отсюда ясно, почему розданное в частные руки колхозное добро, будь то скот, трактор, комбайн или грузовой автомобиль - все пошло в «расход», все было съедено в том же месяце или в том же году и развеяно по ветру. За небольшими исключениями, конечно. Очень мало людей думало о примножении розданного добра, о получении какой-нибудь прибыли, не говоря о бизнесе или обогащении. Это было им глубоко чуждо. Это чувство, чувство собственника, настолько было истреблено и вытравлено из психолого-поведенческого мира советского человека, что его восстановление требовало большой идеологической работы, усиленной пропаганды и самой обычной наглядной агитации.
Тем не менее, жизнь показала, что все-таки чувство собственника и желание иметь собственное дело никуда не исчезало. Оно было только задавлено, загнано вглубь, только ждало своего часа. Как пишет исследователь социально-политического развития Кыргызстана переходного периода У. Чотонов, «несмотря на то, что на индивидуальный сектор к концу 1991 года приходилось всего 4,5% посевной площади республики, он давал 25% шерсти, 35% молока, картофеля, яиц, овощей, 40% мяса и 75% фруктов. Зато к этому времени стали убыточными, большими задолжниками государству 122 хозяйства республики».
Это цифры. А какова была реальная жизнь людей? Это очень большой вопрос. В связи с этим хотелось бы поделиться одной историей из периода обвальной приватизации. Порой мне думается, что сей рассказ, вернее, эпизод из периода разгосударствления был бы достоин пера Ч. Айтматова, чтобы описать все, как положено, и заставить плакать всех и встать на колени в порыве глубочайшего покаяния за все содеянное перед господом богом. А случай был по-своему незабываемый, потрясающий. Почти библейский, анафемский…
В 1993 году я в качестве вице-премьер-министра в правительстве А. Джумагулова, съездил в родной Кара-Кульджинский район, чтобы помочь отдаленному Алайку, что у самой границы с Китаем. Мои земляки просили помочь с мукой, товарами первой необходимости. Приближалась зима, и если не доставить продукты вовремя, перевалы и автодороги могли закрыться, а потом могло случиться все, что угодно. Это было время, когда явно замаячил на горизонте голод - не было продуктов, а если были, то не было у населения наличных денег, чтобы купить. Тогда и появились кукурузные калачи, ячменные наны - явные свидетельства всеобщего обнищания. Хорошо, что люди не бунтовали, потому что понимали, что Москва бросила нас, что в казне нет денег, что надо самим обеспечивать себя всем необходимым.
Именно в эти годы нас реально спасал от голода Запад, обильно посылая гумпомощь: от мыла, лекарств, одеял, детского питания - до муки и риса. Я лично свидетельствую, что нас, кыргызских чиновников, на Западе просто обожали. И помогали всем, чем могли. Везде у нас была неизменная преференция, нас считали лучшей демократией во всей Центральной Азии. О нашем «островке демократии» где только не говорили и не писали. Это незабываемо.
Так вот, на одной из встреч в районе мои земляки стали жаловаться, что бывшие колхозные яки, на приумножение и сохранение которых ушли буквально десятилетия, ныне остались совершенно без присмотра. Все колхозное добро раздали людям, но яки остались, потому что живут высоко в горах. Я говорю: «Пусть яки остаются общей собственностью, это же хорошо». Тогда мне все хором возразили: «А их же открыто воруют, отстреливают наши горе-охотники. Если так, то до весны ни одной особи не останется!». Выяснилось, что совершенно обедневшее население и без особого распоряжения начало разбирать оставшееся поголовье. И привели нехитрый расчет: прошлой зимой из-за отсутствия ответственных лиц более двухсот яков погибли под завалами снежной лавины, никто за ними не присматривал. Еще около ста уже разворовали. Ныне осталось около двухсот яков. Если осталось. Скоро грядет зима. Можно было бы назначить ответственного яковода, но кто будет ему платить? Неужели яки исчезнут из-за нашего безразличия?
Вопрос был непростой. Спрашиваю: «А у вас какие предложения?». В ответ все дружно кричат: «Раздайте яков нам, распределим как-нибудь между собой. Не погибать же всем животным, как прошлой зимой». Никто не хотел, чтобы яки остались общим добром. Пришлось согласиться с людьми. Решили создать комиссию, все решить общим голосованием, за дело взялось местное айыл окмоту, а я спешно уехал обратно в Бишкек.
Теперь опишу, что произошло с оставшимися колхозными яками, этими обитателями поднебесных гор, уникальной и ценнейшей породой парнокопытных, мясо и молоко которых во всем мире ценятся очень высоко. Передаю так, как мне рассказал мой племянник, тоже соучастник этого бесчеловечного геноцида животных, этого туземного варварства и хозяйственной близорукости.
«После вашего отъезда комиссия решила согнать животных с гор и собрать в пустующей колхозной кошаре у реки. Дело происходило поздней осенью, при первом снеге. Пригнали этих хрюкающих и фыркающих красавиц и красавцев с тупыми рогами и широкими ноздрями. Они проходили по дороге не так, как коровы, а как настоящие спартанцы - гордо и шумно. Но когда их загнали в кошару и по длинному дувалу в длинный ряд встали люди, громко обсуждая, кто какого яка себе возьмет, все животные как бы замерли. Будто остолбенели. Все они стояли без движения, застывшие каждый на своем месте. Поверите ли, мы все видели, как настоящие слезы наворачивались на широко открытые глаза яков—они явно плакали. Никакого буйства, никакой там привычной резвости самцов и самок - все застыли, глядели на людей с неописуемым страхом, с какой-то тенью смерти на глазах. И люди начали хватать яков - кому кто попался. Никто не стал выполнять обещанного - сохранять поголовье, дальше выращивать. Только несколько человек увели яков по домам и сохранили. Но большинство устроило настоящее истребление животных, кто там же, возле реки, кто дома. Был всеобщий той, а фактически пир во время чумы. Да, один наш аксакал, сам бывший яковод, пытался остановить эту резню животных. До сих пор помню его слова: пока Аллах не простит за это убиение и безбожное чревоугодие, нам не видать благополучия и благоденствия. Сказав это, аксакал повернулся и ушел, как бы не желая лицезреть это жуткое, кровавое зрелище».
Как вспоминаю этот эпизод, говорю про себя: Боже, прости нас. За все прегрешения наши, за тех прекрасных животных, за тех двести «спартанцев», выживших в высоких горах, под облаками. За их слезы… И за их гибель от рук их же неразумных благодетелей.
Но такое происходило не только в Алайку, в отдаленном Кара-Кульджинском районе. Вот как описывает процесс приватизации А. Джумагулов, который в то время работал губернатором Чуйской области: «Волна приватизации докатилась и до нас - в худшем ее варианте, названном «дикой приватизацией», со всеми её просчетами и ошибками. В тот период, не дожидаясь появления указа президента республики были расформированы многие убыточные хозяйства. По рекомендации реформаторов из Кеминского района рабочие ряда совхозов просто поделили общественное поголовье скота и разобрали по домам. Машинотракторный парк также поделили между группами людей, созданными по родственным и отчасти по другим принципам.
Даже после опубликования упомянутого выше указа рабочие совхоза имени 60-летия СССР Чуйского района, не дожидаясь разработки механизма реформирования хозяйств, просто увели животных с молочно-товарной фермы по домам. Колхоз «Прогресс» того же района реформировался по принципу: работникам молочно-товарных ферм (МТФ) - коровы, их было 800 голов, а все остальное колхозники поделили между собой, в том числе 300 голов молодняка, 800 гектаров пахотных земель, животных на откорме, лошадей и овец. Разгосударствление совхоза имени С. Ибраимова того же Чуйского района происходило таким образом: на базе МТФ образовался кооператив без земли, а на базе механического парка - кооператив по производству растениеводческой продукции, в основном, зерна. Вскоре кооператив МТФ остался без скота: часть его пала из-за бескормицы, остальных продали за бесценок».
Все это так. Но правительству А. Джумагулова, самому сильному правительству 90-х годов, удалось в целом осуществить поставленные макроэкономические цели и обуздать инфляцию к 1994 году. Инфляция сома снижалась быстрее, чем было предусмотрено. Курс сома за 1994 год оказался наиболее устойчивым среди национальной валюты стран СНГ и держался на уровне 10-11 сомов за доллар США. В результате выполнения правительством требований МВФ с марта 1995 года сом был объявлен полностью конвертируемой валютой. В 1994 году сократился дефицит бюджета - до 8,5% к ВВП, по итогам года торговый баланс со странами ближнего и дальнего зарубежья стал положительным. А в 1999 году остро встала проблема со сбытом сельхозпродукции - излишков было столько, что нужно было думать об экспорте товаров куда угодно.
И последнее. Можно ли было избежать вышеописанного «дикого капитализма» в той форме, в какой он происходил в Кыргызстане? По-моему, нет. Вернее, можно было избежать, но для этого нужно было отказаться от самой идеи демократизации общественной жизни и либерализации экономики. Тогда надо было избрать путь Туркменистана.
К сожалению, «дикий капитализм» был неизбежен. Как неизбежны были слезы яков и молчание ягнят. Никто этого категорически не хотел, но так получилось в реальности. В одночасье сделать из людей опытных рыночников, привести во взаимное соответствие и законы, и налогообложение, и формы собственности оказалось невозможным.
Осмонакун Ибраимов, профессор.
