Первоначально повесть «Джамиля» Чингиза Айтматова называлась «Обон», то есть «Мелодия». Действительно, музыка в ней - главный смыслобразующий элемент.
Перефразируя Ницше, назвавшего свою книгу «Рождение трагедии из духа музыки», о повести Айтматова можно сказать как о рождении любви из музыки. А сам кыргызский писатель был редким даже среди людей, приверженных духом и душой именно к музыке, звуку, полифонии, контрапункту.
В повести и Джамиля, и Сейит влюбляются в угрюмого, нелюдимого Данияра - ведь он так прекрасно поет! Поет о земле, о родине, о красоте. Но песня Данияра ими воспринимается как голос его внутреннего мира, манифестация его личностных качеств, как сигнал вовне. И этот сигнал с большой готовностью воспринимается обоими. Вместе с тем Айтматов организует структуру повести так, что читатель почти ничего не знает, что думает о Джамиле Данияр, а она о нем. Мы наблюдаем за происходящим с одной только точки зрения, видим все глазами Сейита, которому отведена роль некоего хора в древнегреческой трагедии, если использовать понятия театральной эстетики. В этой связи вспоминается тонкое наблюдение того же Ницше, полагавшего, что именно хор, то есть музыка, «равная по своей силе самому Гераклу», служит основным способом выражения авторской мысли в античном греческом театре.
Тут мне хочется поразмыслить о том, что значила музыка вообще для Айтматова. А значила она очень многое, хотя по моим личным наблюдениям, писатель не казался никак меломаном, рыдающим над хроматизмами Листа и Шуберта или Патетической симфонии Чайковского. Вообще, я поостерегся бы называть его знатоком музыкальной классики. Так сложилось его детство, так сложилась его жизнь. Но музыка проникала в его душу весьма своеобразным способом: он улавливал ее глубинную суть как бы с лёту, ухватывая из ее тонко организованной структуры именно то, что было нужно ему.
Мне кажется, что само литературное мышление Айтматова было организовано очень музыкально, почти по закону контрапункта. Вместе с тем, назвать это мышление сонатным, например, было бы явным упрощением, хотя кто осмелится заявить, что «Аппассионата» Бетховена или его же «Буря» - это простые по структуре произведения?
В текстах Айтматова, как в контрапункте, действуют несколько героев, чьи жизненные интересы или позиции (голоса) и поведенческие модели изначально разнонаправленны, потому и конфликтогенны. Но они обычно связаны друг с другом так плотно, а пространственно–временные пласты накладываются один на другой так, что образуют взаимодополняющее торжество разных элементов – голосов. Поэтому айтматовские романы – это настоящие симфонии, и абсолютно прав был выдающийся кыргызский эстет Азиз Салиев, определивший природу таланта Айтматова как «бетховенскую».
А выдающийся русский критик Юрий Суровцев назвал композицию романа «И дольше века длится день» как контрапунктическую (контрапункт —одновременное сочетание двух или более самостоятельных мелодических голосов в музыке). Неслучайно поэтому, что по айтматовским текстам написаны и балеты. Например, балет «Асель» Владимира Власова поставлен в Большом театре в Москве еще в 70-е годы, Калый Молдобасанов написал балет-ораторию «Материнское поле», на языке музыки прозвучали и «Белый пароход», и Легенда о Манкурте и т. д.
В публицистическом наследии Айтматова есть несколько интересных материалов о музыкантах. Например, он оставил очень трогательный портрет–воспоминание о великом Дмитрии Шостаковиче, который очень любил повести кыргызского прозаика. Есть заметка о Стравинском, который, как писал Чингиз Торекулович, всегда интересовался и профессионально увлекался простыми по форме, но глубокими по содержанию народными мелодиями.
Помню как мы, кыргызская официальная делегация, в составе которой был и Чингиз Торекулович, посетили Стокгольмскую оперу во время государственного визита в Швецию и слушали бессмертную «Кармен». Между прочим я заметил, что писателю эта классическая опера в новаторской постановке Януса Педерсена не очень понравилась. Мне кажется, опера не была его страстью, балет, возможно, был ему ближе.
Но вернемся к «Джамиле», в которой Айтматов принес много дани именно музыке. В повести юный Сейит станет свидетелем, невольным соглядатаем взаимоотношений угрюмого и молчаливого фронтовика Данияра и веселой и жизнерадостной снохи, к которой он испытывает еще по-детски нежные чувства. А после побега возлюбленных он впадает в безотчетную тоску, чувствует невероятное опустошение. Что-то надо предпринимать, чем-то заглушить эту тоску и насполнить эту душевную пропасть. И он решает воспеть эту историю двух людей, воспроизвести ее в красках, стать художником. Это с одной стороны.
С другой, юношу отделяет от Джамили невидимая стена близкородственных связей, и он вынужден балансировать на лезвии ножа, тонкой грани, испытывая приступы смутного влечения, ревности и стыда. Тонко чувствуя это обстоятельство писатель такие сложные душевные движения героя целомудренно оставляет без подробного описания - он отдает предпочтение исключительно поэтической символике, интуитивным ощущениям, создавая дискурс недосказанности и нераскрытого контекста, хотя в конце повести Сейит все-таки решается назвать уходящую с Данияром Джамилю «любимой». Фрейд назвал бы это состояние «перверзными душевными движениями», то есть страданиями, причиняемыми определенными физиологическими симптомами.
«Я впервые почувствовал тогда, - исповедуется лирический герой, - как проснулось во мне что-то новое, чего я еще не умел назвать, но это было что-то неодолимое, это была потребность выразить себя. Да, выразить, не только самому видеть и ощущать мир, но и донести до других свое видение, свои думы и ощущения, рассказать людям о красоте нашей земли так же вдохновенно, как умел это делать Данияр. Я замирал от безотчетного страха и радости перед чем-то неизвестным. Но я тогда еще не понимал, что мне нужно взять в руки кисть.
…Мной овладело то самое непонятное волнение, которое всегда приходило с песнями Данияра. И вдруг мне стало ясно, чего я хочу. Я хочу нарисовать их».[1
И Айтматов нарисовал. Нарисовал свою Мону Лизу. Все это у него зародилось из духа музыки.
Нельзя сказать, что в повести описана какая-то совершенно исключительная жизненная ситуация, что уход женщины от нелюбимого мужа среди кыргызов является чем-то из ряда вон. Все было и есть. Но жизнь Джамили - это драма, а точнее, трагедия сильной, наделенной богатым душевным и физическим здоровьем женщины, только-только начинающей осознавать суть человеческого бытия и вкус жизни.
Всемирно известный русский литературовед Виктор Шкловский в своей книге «Художественная проза. Размышления и разборы», говоря о жизни толстовских героинь, тонко замечал: «В Анне Карениной нет ничего необыкновенного, но она одарена всем как бы чрезмерно; она - человек в его полной сущности, и именно это делает ее любовь трагической. Кроме полноты жизненности Анна ни в чем не виновата...
Наташа Ростова тоже охарактеризована тем, что ей дано слишком много, это должно ей принести несчастье.
Анна Каренина обыкновенна, воспитана, в ней нет ничего уклоняющегося от обычного, но она настолько сильна, что сламывает это обычное; ее несчастье типично, как трагедия полноценности».
Смею утверждать, что это наблюдение верно и по отношению к Джамиле, но с одним важным дополнением: этот образ далеко не такой одномерный, как кажется, он имеет минимум еще один дополнительный ракурс для более полного рассмотрения. Джамиля – вовсе не светская дама, следящая за каждым своим движением и скованная строгими правилами светской жизни, а женщина, воспитанная в духе кыргызского традиционного эпикурейства. С другой стороны, у нее есть одно важное преимущество - природный слух к слову, музыке, услышанной в невероятном контексте – на фоне величественных гор и степей.
В этом смысле можно только сожалеть, что никто еще не пробовал послушать, например, «Серенаду Хаффнера» Моцарта или 5-ю симфонию Малера под звездами и в окружении гор Тянь-Шаня. Правда, есть один уникальный пример, но в кинематографе: в фильме Стэнли Кубрика «Космическая одиссея 2001» классический вальс Иоганна Штрауса звучит на фоне бесконечного космоса и мириад звезд. И звучит божественно. «Так сказал Заратустра» Рихарда Штрауса тоже раздается на фоне какого-то лунного ландшафта и циклопических каменных глыб. Ощущение поистине невероятное.
Итак, можно сказать, что музыка способна переломить судьбу и подтолкнуть человека к реальному действию в жизни? Айтматов говорит, что может. А если кто-то осмеливаются на какой-либо жизненный шаг или поступок из-за музыки или не в последнюю очередь из-за нее, то он, надо полагать, поистине является сверхчеловеком - высочайшего духа и подлинной свободы.
«Любовь включает в себя все, что дано природой, звездами, Космосом. Любовь — это симфония, точнее, мировая симфония”.
Это слова Айтматова.
